Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1
Шрифт:
Незнание парижских нравов часто ставило меня в очень неловкое положение, и мадемуазель Лё Фель конечно же рассмеялась бы прямо в лицо тому, кто сказал бы, что я не лишён ума, особенно после случившегося со мной глупого происшествия.
Находясь однажды у оперного балетмейстера Лани, я попал в общество пяти или шести юных особ лет тринадцати-четырнадцати. Все они были в сопровождении матерей и вели себя вполне скромно, что несомненно указывало на хорошее воспитание. Я наговорил им множество комплиментов, и они отвечали мне не иначе, как опуская глаза. Когда одна пожаловалась на головную боль, я предложил ей свой флакон, а какая-то из её подруг заметила:
— Ты, конечно, дурно спала.
— О, совсем нет, — ответила моя Агнесса, — наверно, я просто беременна.
При столь неожиданном ответе юной особы, нежный возраст которой не оставлял сомнений в её девственности, я сказал:
— Я и не предполагал, что мадам замужем.
Минуту она смотрела на меня с удивлением, потом обернулась к подруге, и обе громко расхохотались. Пристыжённый больше за них, чем за самого себя, я вышел, поклявшись больше никогда не верить без доказательств в добродетель такого рода женщин, у коих она столь редкостна. Ждать от нимф театра стыдливости равносильно признанию в собственной глупости — они сами похваляются собственным бесстыдством и смеются над теми, кто ожидает найти в них целомудрие и добродетель.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все итальянские комедианты в Париже стремились заполучить меня к себе, дабы выставить напоказ свое великолепие. Любимец всего города Карлин Бертинацци напомнил мне, что тринадцать лет назад он видел меня в Падуе, когда возвращался вместе с моей матушкой из Петербурга. Он дал в мою честь великолепный обед у мадам де Кайлери, в доме которой стоял на квартире и которая была влюблена в него. Я почёл своим долгом похвалить кувыркавшихся вокруг нас четырёх очаровательных деток, на что муж её ответствовал:
— Это дети синьора Карлина.
— Хотя бы и так, сударь, но ведь пока вы заботитесь о них, и они носят ваше имя, то и должны почитать вас своим отцом.
— Да, это было бы справедливо, но Карлин слишком порядочный человек, чтобы отказаться от них, если мне придёт в голову поступить иначе.
Он говорил совершенно спокойно и даже с достоинством, ибо смотрел на вещи как истинный философ, тем паче, что питал к Карлину самые дружеские чувства, а дела подобного рода были не столь уж редки тогда в Париже. Высокородные вельможи Буфлер и Люксембур по-дружески обменялись жёнами, от которых у обоих были дети. Малютки Буфлеры стали называться Люксембурами, и наоборот, и по сей день известны во Франции под этими именами. Те, для кого это не составляет тайны, лишь посмеиваются, и земля отнюдь не перестаёт вертеться.
Самым богатым из итальянских комедиантов в Париже был Панталоне, отец Каролины и Камиллы, известный ростовщик. Он приглашал меня обедать к себе в дом, и я был очарован его дочерьми. Одну содержал князь Монако, сын герцога Валентинуа, а другая, Камилла, была влюблена в графа Мельфора, фаворита герцогини Шартрской.
Каролина хотя и не обладала живостью Камиллы, намного превосходила её красотой, и я принялся волочиться за нею. Однако всё время красавицы принадлежало официальному любовнику. Поэтому я часто оказывался в её обществе, когда приезжал князь. В первые разы я сразу же откланивался, однако через некоторое время меня уже просили оставаться. Дело в том, что вельможи обычно скучают со своими возлюбленными. Мы вместе ужинали, причём они только слушали, а я одновременно ел и забавлял их разными историями.
Я считал своим долгом угадывать желания князя, и он относился ко мне с совершенной благосклонностью. Однажды утром, едва я вошёл, князь произнёс:
— Очень хорошо, что вы пришли, я обещал герцогине де Руфэ привезти вас. Вот и поедем сегодня.
Итак, ещё одна герцогиня. Всё складывается прекрасно, ехать так ехать. Мы садимся в чёрта, модный тогда экипаж, и в одиннадцать часов уже у герцогини.
Читатель, если бы я мог описать всё доподлинно, картина, которую являла собой сия похотливая мегера, ужаснула бы вас. Представьте себе шестьдесят зим, запечатлевшихся на лице, густо намазанном румянами до купоросного цвета; обтянутый кожей скелет с отвратительными следами разврата и увядания, который томно расположился на софе и при нашем появлении буквально возопил от радости:
— Ах, какой милый мальчик! Князь, ты просто бесподобен. Подойди, сядь сюда, мой милый.
Я почтительно повиновался, но от тошнотворного, почти трупного запаха мускуса в горле у меня начались спазмы. Омерзительная герцогиня приподнялась, открыв невообразимую грудь, которая напугала бы самого отчаянного смельчака. Князь, сделав вид, что торопится, пообещал незамедлительно прислать мне своего чёрта и направился к дверям.
Едва мы остались одни, этот оштукатуренный скелет, не дав мне опомниться, тянется своими мокрыми губами к моей щеке, а рукой касается меня самым непристойным образом, приговаривая при этом:
— Посмотрим, цыплёночек, хорош ли он у тебя... Меня колотит озноб отвращения, я сопротивляюсь.
— Ну, что ж ты прикидываешься ребёнком, — произносит новоявленная Мессалина, — разве ты такой неопытный?
— Нет, мадам, но...
— Что но?
— У меня...
— Ах, негодяй! — восклицает она, отдёргивая руку, — из-за тебя я подвергалась такой опасности!
Воспользовавшись её испугом, я схватил шляпу и спасся бегством, боясь, как бы мне не помешал швейцар.
Я рассказал всё Каролине, она от души смеялась, признала, что князь сыграл со мной грубую шутку, и похвалила мою находчивость, но не дозволила мне доказать ей, что я и вправду обманул герцогиню.
Всё-таки я питал какую-то надежду, подозревая, что моя влюблённость кажется ей недостаточно сильной.
Дня через три или четыре, когда мы ужинали без свидетелей, я был столь настойчив, что она велела подождать до завтра — князь вернётся из Версаля только через день. Утром в десять часов мы сели в кабриолет и отправились за город. На заставе нам повстречался какой-то экипаж и сидевший в нём человек закричал: “Остановитесь! Остановитесь!” Это был шевалье Виртемберг, который, не удостоив меня даже взглядом, сразу же начал напевать любезности Каролине, а через некоторое время всунул голову внутрь кабриолета и шепнул ей что-то на ухо. Она отвечала ему в той же манере и потом, взяв меня за руку, сказала со смехом:
— Мой дорогой друг, у меня важное дело с этим князем, езжайте один. Я буду ждать вас завтра.
С этими словами она вышла из кабриолета и пересела в стоявший рядом экипаж.
Читатель, если ты попадал когда-нибудь в подобное положение, тебе будет легко представить моё бешенство. Впрочем, для тебя лучше всего никогда не оказываться на моём месте, и тогда мне бесполезно что-нибудь говорить -всё равно ты ничего не поймешь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .