Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1
Шрифт:
Едва ла Тур-д'Овернь увидел меня, как разразился громким хохотом, я присоединился к нему, и мы дружески обнялись.
— Любезный граф, забудьте мою глупость, ваши нападения не стоят того, ибо я не смогу защитить себя.
— Да зачем же защищаться, мой милый? Мы все любим вас, и комическое сие приключение доставляет нам истинную утеху, давая повод смеяться каждый вечер.
— Так весь свет уже знает?
— А вы сомневались? Но это ведь самое обыкновенное дело. Камилла просто помирает со смеху. Приходите сегодня вечером, я привезу Бабетту, и она развеселит вас.
За столом я шутил, выказывал удивление нескромностью графа и похвалялся тем, что уже излечился от своей страсти. Бабетта, изображая недовольство, называла меня противным и не верила моему охлаждению. Но я и в самом деле стал равнодушен, ибо вся эта история отворотила меня от неё и, наоборот, ещё более укрепила дружеские мои чувства к графу. Но дружба сия чуть было не закончилась весьма плачевно, как увидит сейчас читатель.
Однажды, встретив меня в Итальянской Комедии, ла Тур-д'Овернь спросил взаймы сто луидоров, пообещав возвратить их в ближайшую субботу.
— У меня их нет, — ответствовал я, — вот мой кошелёк, всё его содержимое к вашим услугам.
— Мой милый, мне нужно сто луидоров и незамедлительно. Я их проиграл вчера у принцессы Ангальтской [14] .
— Но у меня нет этих денег.
— Сборщик лотереи всегда должен иметь больше ста луидоров.
— Согласен. Однако касса — дело святое. Я обязан передать её банковскому агенту сегодня до восьми часов.
— Вам ничто не мешает отсрочить это на понедельник. В субботу я верну свой долг. А в кассу вместо ста луидоров положите моё честное слово. Полагаю, вы не сомневаетесь, что оно стоит того?
14
Это была мать российской императрицы Екатерины.
— У меня нет возражений. Подождите одну минуту.
Я бегу в свою контору, забираю сто луидоров и приношу ему. Наступает суббота, графа нет, а как раз тогда я оказался без денег. Пришлось заложить мой солитер, чтобы возместить недостачу. Дня через три или четыре, теперь уже во Французской Комедии, подходит ко мне ла Тур-д'Овернь с извинениями. Вместо ответа я показываю ему свою руку и объясняю, что ради спасения чести принуждён был заложить кольцо. Граф же с грустью говорит, будто его обманули, но, несомненно, он отдаст мне сто луидоров в следующую субботу. И добавляет к сему:
— Даю в том честное слово.
— Ваше честное слово лежит в моей кассе и посему позвольте не рассчитывать на него. Вы возвратите мне сто луидоров, когда вам будет угодно.
Услышав это, он побледнел как смерть.
— Слово для меня дороже жизни, любезный Казанова, и я возвращу ваши сто луидоров завтра в девять часов утра в ста шагах от кофейни, что у самого конца Елисейских Полей. Вы получите их без свидетелей и, надеюсь, явитесь за ними при шпаге.
— Чёрт возьми, господин граф, не много ли вы хотите за одно острое словцо? Конечно, для меня это великая честь, но я предпочитаю просить у вас прощения, лишь бы не доводить дело до такой крайности.
— Нет. Я виновен более вас, и моя вина может быть искуплена лишь остриём шпаги. Так вы придёте?
— Сколь ни тягостно соглашаться, я не могу отказать вам.
После сего поехал я к Сильвии и ужинал в большой печали, ибо воистину был привязан к этому любезному вельможе, и вся игра никак не стоила свеч. Я не стал бы драться, ежели мог бы убедить себя, что вина лежит на мне. Но напрасно поворачивал я так и эдак сие дело — всё упиралось в излишнюю щепетильность графа. Посему решился дать ему сатисфакцию.
В указанную кофейню я пришёл сразу вслед за графом. Мы позавтракали, он заплатил хозяину, и мы направились к Звезде. Дойдя до безлюдного места, он вынул из кармана свёрток со ста луидорами и, подав мне, сказал, что каждому из нас будет достаточно первого же удара шпаги. У меня не хватило духа отвечать ему.
Отступив на четыре шага, он обнажил шпагу. Я безмолвно последовал его примеру и, двинувшись вперёд, как только мы скрестили оружие, нанёс ему мой удар с вытянутой руки. Не сомневаясь, что ранил его в грудь, я отступил на два шага и напомнил ему о нашем условии.
С покорностью ягнёнка опустил он шпагу и приложил руку к груди, а когда он отнял её, вся она была в крови. После сего он произнёс: “Я удовлетворён”.
Мне оставалось только уверить его в наилучших моих к нему чувствах. Он прижимал к груди платок, я же, осмотрев свою шпагу, убедился, что она вошла не глубже, чем на десятую долю дюйма, о чём ему и сообщил, предложив при этом проводить его. Граф поблагодарил меня и просил сохранять обо всём молчание, а в будущем видеть в нём истинного моего друга. Прослезившись, я обнял его и с тяжёлым сердцем возвратился домой, обогатившись, однако, весьма поучительным уроком. Всё это дело осталось в неизвестности, а уже через восемь дней мы встретились за ужином у Камиллы.
XVII
ГРАФ СЕН-ЖЕРМЕН,
АББАТ ДЕ БЕРНИ И ЖАН-ЖАК РУССО
1758—1759
Как-то раз довелось мне обедать в обществе мадам де Жержи, которая привезла с собой знаменитого авантюриста, известного под именем графа Сен-Жермена. Сей человек совершенно не прикасался к кушаньям и во всё продолжение трапезы только и делал что говорил. В некотором смысле я последовал ею примеру и вместо еды слушал наивнимательнейшим образом. Следует отдать ему должное — навряд ли кто-нибудь смог бы говорить лучше него.
Он хотел поражать, и часто ему это удавалось. Имея в речах тон непререкаемости, он при сём обладал искусством не вызывать от сего неудовольствия. Это был человек учёный и в совершенстве говоривший почти на всех языках, а к тому же ещё великий музыкант и великий химик. Он имел приятное лицо и умел делать женщин послушными себе, ибо кроме того, что снабжал их приносившими красоту румянами и притираниями, обещал ещё, не претендуя на омоложение, сохранять их в том виде, какими они познакомились с ним. Для сего употреблялась вода, стоившая, по его словам, весьма дорого, но подносившаяся в качестве подарков.