Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1
Шрифт:
Я принялся декламировать ту же сцену, что и десять лет назад перед Кребийоном, и мне показалось, что г-н де Вольтер слушает меня с удовольствием.
В свою очередь великий человек прочёл отрывок из своего “Танкреда”, тогда ещё не опубликованного, и который впоследствии совершенно справедливо сочли истинным шедевром.
Всё завершилось бы наилучшим образом, если бы мы и остановились на этом. Однако, желая похвалить Горация, он прочитал один из его стихов и присовокупил, что Гораций был великим мастером, пример которого останется бессмертным.
— Если бы Горацию пришлось бороться с гидрой суеверия, он, как и я, писал бы для всех.
— Мне кажется, вы могли бы не утруждать себя борьбой с тем, что невозможно изничтожить.
— Если я не смогу добиться этого, другие завершат дело, а мне останется слава зачинателя.
— Прекрасно. Положим, вам удалось уничтожить суеверие, чем вы замените его?
— Это мне нравится! Когда я освобожу род человеческий от пожирающего его свирепого зверя, неужели меня спросят, что я поставлю на освободившееся место?
— Сей зверь не пожирает человечество, напротив, он необходим для его существования.
— Необходим! Какое ужасное кощунство! Я хотел бы видеть людей такими же счастливыми и свободными, как и я. А суеверие несовместно со свободой. Где вы могли видеть, чтобы рабство составляло счастие народа?
— Значит, вы хотите народовластия?
— Боже сохрани! Для народа необходим верховный правитель.
— В таком случае невозможно обойтись без суеверия. Иначе никто не подчинится человеку, облечённому титулом монарха.
— Монарх не нужен, это слово выражает деспотизм, столь же ненавистный, что и рабство.
— Так чего же вы хотите? Если властвует один человек, я не могу считать его никем другим, как монархом.
— Надобно, чтобы верховный правитель повелевал свободным народом и был его главою по свободному договору, навсегда исключившему бы произвол.
— Аддисон доказал, что такой правитель не может существовать. Я же согласен с Гоббсом: из двух зол следует избирать наименьшее. Народ без суеверия — это философ, а философы не любят подчиняться. Народ может быть счастлив, пока его давят и держат на цепи. Вас пожирает любовь к человечеству, а это есть заблуждение. Человечество не чувствительно к благодеяниям, которыми вы собираетесь его осыпать и которые сделают его ещё более несчастным и порочным. Оставьте ему сего кровожадного и столь любезного его сердцу зверя. Больше всего в жизни я смеялся над Дон Кихотом, когда бедному рыцарю пришлось защищаться от освобождённых им же каторжников.
— Сколь досадно видеть таковые понятия о себе подобных. Кстати, а вы были свободны у себя в Венеции?
— В той мере, насколько сие возможно при аристократическом правительстве. Свобода, которой мы пользуемся, не столь велика, как в Англии, но нас удовлетворяет и это.
— Даже под Свинцовой Крышей?
— Мой арест был величайшим актом деспотизма, но, поскольку я сознательно злоупотреблял свободой, иногда мне кажется, что правительство вполне резонно упрятало меня за решётку, хотя и без соблюдения обычных формальностей.
— Однако же вы сбежали.
— Я воспользовался принадлежащим мне правом, так же, как они — своим.
— Превосходно! Но в таком случае никто в Венеции не может почитать себя свободным.
— Возможно. Однако же согласитесь — чтобы быть свободным, достаточно считать себя таковым.
— Здесь я не могу с лёгкостью принять ваше мнение. Для вас свобода совершенно иное понятие. Ваши аристократы, даже само правительство, не свободны. Ведь им, например, нельзя путешествовать без особого разрешения.
— Совершенно справедливо, но этот закон они установили по доброй воле, чтобы сохранить свою власть. Вы же не станете утверждать, будто гражданин Берна не свободен, на том основании, что он подчиняется закону об ограничении роскоши, принятому им же самим?
— Согласен, пусть народы везде устанавливают собственные свои законы.
После сего ответа он вдруг спросил, откуда я приехал.
— Из Роша. Разве мог я побывать в Швейцарии и не видеть славного Галлера? Путешествуя, я непременно отдаю долг почитания всем учёным, но вы явились для меня самым лакомым десертом.
— Господин Галлер должен был понравиться вам.
— Я провёл с ним три дня, одни из лучших в моей жизни.
— Поздравляю вас с этим. Сей великий человек достоин того, чтобы перед ним стояли на коленях.
— Совершенно справедливо. Жаль только, что он не отвечает вам такой же беспристрастностью.
— Ах, может быть, оба мы ошибаемся.
При сём ответе, всё достоинство коего состояло в его незамедлительности, присутствующие громко засмеялись и захлопали в ладоши. О литературе уже больше не было речи, и мне оставалась роль немого персонажа. Наконец, г-н де Вольтер удалился, а я, подойдя к мадам Дени, спросил, нет ли у неё для меня каких-нибудь поручений в Риме. Вышел я совершенно удовлетворённый, полагая по тогдашней своей глупости, что мне удалось переубедить сего Геркулеса мысли. К несчастью, чувство досады противу великого человека принуждало меня в течение следующих десяти лет нападать на всё, что только ни выходило из-под его бессмертного пера.
Сегодня, перечитывая все мои критики и находя оные во многом справедливыми, я, тем не менее, раскаиваюсь, ибо из уважения к нему следовало мне промолчать. Ведь тогда всё, кроме насмешек в третий день, было у него возвышенным. Но обиженному всегда кажется, что он прав. Потомки, читая сие, верно причислят меня к сонму зоилов, а теперешнее оправдание останется незамеченным. Но ежели встретимся мы с ним в царстве Плутона, освобождённые от земной нашей язвительности, то, полагаю, не будем в обиде друг на друга. Я принесу ему искренние мои сожаления и пребуду искренним его почитателем.
Часть ночи и почти весь следующий день потратил я на то, чтобы записать мои разговоры с Вольтером, составившие чуть ли не целый том. Здесь же я привожу оные лишь в сокращённом виде. На следующий день я уже обедал в Эксе, намереваясь заночевать в Шамбсри. Судьба, однако, решила иначе.
XXIV
РЕШИТЕЛЬНОСТЬ СПАСАЕТ МЕНЯ
1760 год
Экс в Савойе — это отвратительное место, куда минеральные воды привлекают к концу лета хорошее общество — обстоятельство, дотоле мне неизвестное. Я спокойно отобедал и собирался уже ехать далее в Шамбери, как вдруг в зале появилась толпа людей, привлекших моё внимание своей весёлостью. Я разглядывал их и лишь наклонением головы отвечал на поклоны некоторых. По разговорам я вскоре понял, что все они приехали сюда на воды. Ко мне подошёл человек благородной и внушительной осанки и с отменной вежливостью спросил, не направляюсь ли я в Турин. Я ответствовал, что еду в Марсель.