Любви подвластно все
Шрифт:
Губы Лайона тронула едва заметная улыбка, когда он подумал о Вайолет.
Что ж, у него имелся собственный метод получать некоторые сведения о жизни тех, кого оставил. Ему многое пришлось испытать за прошедшие пять лет. Сначала он считал, что все это из-за Оливии, но теперь уже не был в этом уверен. Он пытался изгнать ее из своей жизни. Даже выбросил ее миниатюру. Но, увы, это не сработало.
И сейчас никто на свете не знал – даже его команда, – что это было его последнее плавание. Лайон предпринял столь рискованный рейд в Лондон, чтобы докопаться до сущности некой тайны… И теперь получил
Но Лайон еще не был готов к окончательному решению…
«Ох, Лив…» – подумал он.
Ему вдруг стало трудно дышать; обрывки воспоминаний, а также целые картины прошлого внезапно обрушились на него – отчетливые, как цветные витражи.
Вот Оливия идет по дороге к дому Даффи, а потом вдруг бросается бежать, увидев его, ожидающего под вязом. И лицо ее светится от радости – словно даже секунда без него ей в тягость.
Он всегда вызывал в памяти эту картину в самые мрачные мгновения своей жизни.
А теперь она отдает себя другому мужчине.
Его пальцы невольно сжались, но он сдержался и не разорвал послание.
«Она…». Если ла Вей написал это слово, то, возможно, видел ее, даже говорил с ней. Или же…
Нет, он не мог этого сделать. Не мог, черт возьми!
Эти раздумья положили конец сомнениям. Редмонд сунул послание в карман и проговорил:
– Можете идти, Рамзи. Благодарю вас.
Слуга развернулся… и его словно ветром сдуло с палубы – только серебряные галуны ливреи сверкнули на солнце.
Лайон окинул взглядом свою команду и сказал:
– А мы остаемся в Англии.
Пришло время платить по счетам.
Три недели спустя…
Оливия Эверси вздохнула с облегчением, оказавшись в уютном убежище семейного экипажа на отличных рессорах. Наконец-то у нее появилась возможность побыть в одиночестве – хотя бы на недолгом пути от Сент-Джеймс-сквера до Стрэнда. Возможно, из-за того, что она стала совершенно невыносимой в последнее время, родные позволили ей отправиться одной в мастерскую мадам Марсо.
Они все вместе обсуждали вопрос: следовало ли расшить серебром ее свадебное платье, как у бедняжки принцессы Шарлотты. А может, еще и отделать бисером подол, хотя это обойдется значительно дороже. И разве тогда она не будет «сиять словно ангел» (слова ее матери)? Беседа протекала до нелепости бурно, даже проскальзывали легкие оскорбления, а ее всегда сдержанная и спокойная сестра Женевьева и вовсе хлопнула дверью, вернее – весьма решительно закрыла ее за собой, что свидетельствовало о крайней степени раздражения.
Но через несколько минут, полные раскаяния, они с извинениями бросились друг другу в объятия. Оливия знала, что отличалась вспыльчивым характером; и к тому же каким-то образом ухитрялась пробуждать все худшее в окружающих. Так что она сделала всем одолжение, отправившись к модистке одна, хотя до сих пор так и не решила, как отделать свое свадебное платье.
Неужели никто не заметил иронии в выборе той же отделки, что и у несчастной принцессы Шарлотты? Та вышла замуж за мужчину, которого сама выбрала, а не за того, кого предпочел ее отец! Вскоре после этого она умерла в страшных мучениях при
Интересно, сколько родителей в Англии использовали Шарлотту в качестве назидательного примера для дочери: мол, видишь, что ожидает тебя, если не будешь слушаться?
Слава богу, Оливия в конечном итоге сделала разумный выбор среди многочисленных поклонников, осаждавших ее все эти годы. И все в семье одобрили ее выбор.
Она выглянула из окошка ландо, катившего среди шумной разношерстной толпы, переполнявшей Стрэнд: бродяги, лоточники, кукольники и воры-карманники сновали среди роскошно одетых мужчин и женщин с безупречным происхождением. Но пестрая разноголосица Стрэнда вполне соответствовала душевному состоянию Оливии. А еще ей нравилась мастерская мадам Марсо, очень нравилась. Это был тихий и спокойный уголок – женский рай. И только из-за многочисленных примерок она иногда чувствовала себя жертвенным тельцом, которого готовили к закланию.
Ох, ей необходимо было приобрести так много всего!.. Шелковое белье и изящные батистовые ночные сорочки. Дорожные и прогулочные платья. Костюмы для верховой езды. Перчатки лайковые и хлопчатые. Чулки шелковые и шерстяные. Бальные платья шелковые и атласные, а также всевозможные шарфы и шали, перья… и прочие украшения. В общем – лавина роскошных нарядов. «Или, возможно, заградительный вал», – подумала Оливия. Потому что отказ от всего этого наверняка вызвал бы у нее ужасное чувство вины. Так что она даже не осмеливалась мечтать о побеге.
И дело не только в чувстве вины. Ведь почти все ее родственники должны были приехать в мае в Пеннироял-Грин, где состоится не только торжественное венчание, но и бал. «Боевое подкрепление» – так она называла всех этих родственников. Не вслух, разумеется.
Оливия, последняя из молодых Эверси, вступавшая в брак, должна была стать женой виконта. Все ее братья были женаты на необычных, выдающихся женщинах, но ни одна из них не отличалась знатностью рода. А вот сестра Женевьева вышла замуж за герцога – к тайной радости и огромному удовлетворению их отца. Потому что тем самым им удалось превзойти Редмондов, заполучивших в зятья всего-навсего графа. Но Женевьева и Фолконбридж венчались скромно, по специальной лицензии. Так что Оливия была последней надеждой семьи на пышную и торжественную церемонию. И она отлично знала, что все, кто ее любил, вздохнут с облегчением только тогда, когда она весело помашет им ручкой из кареты Ланздауна, отправляясь в свадебное путешествие. Конечно, никто не говорил ей ничего подобного, но все родственники пребывали в напряжении. Им не следовало беспокоиться – она совершенно определенно собиралась выйти замуж за виконта.
По книге записей пари в клубе «Уайтс» все представлялось иначе. О как же она устала от этих бездельников, одержимых спорами! Она не желала служить поводом для заключения пари! Но Оливия кое-чему научилась за эти годы. Она прекрасно знала: желать чего-либо и получить желаемое – это совсем не одно и то же. Даже для Эверси.
Тяжело вздохнув, Оливия откинулась на мягкую спинку сиденья, хранившую запах любимого табака ее отца, действующий на нее успокаивающе. Внезапно она вздрогнула и принялась рыться в ридикюле.