Любви все возрасты покорны
Шрифт:
Так вот значит, почему Оболенский не женится, — решили все, оказывается, он уже ничего не может. Если учесть, что к тому времени я был директором довольно крупного подразделения, каждый день приходилось встречаться со многими людьми, мне казалось, что я читаю в их глазах насмешку. Мне передали слова одного из моих замов, что, дескать, уработался господин Оболенский, сам пашет, как экскаватор и другим продыху не дает. Вот бог его и наказал, импотентом сделал.
А ведь бог-то меня действительно наказал, — с усмешкой заметил он, — только в другом смысле. Со временем я стал замечать, что чем удачнее у меня складываются дела в бизнесе, тем меньше становится
К пятидесяти годам я вдруг понял, что Стаса то больше нет. Стасик давно вырос и даже уже состарился. Остался состоятельный, но далеко не молодой господин Оболенский. И хотя было достаточно много женщин, желающих выйти за меня замуж, в первую очередь, это был чисто меркантильный интерес. Я убедился в этом не единожды. В конце концов, я принял это, как данность. И предпочитал связь с замужними женщинами, по отношению к которым, в принципе, не имел никаких обязательств.
Я понял, что бог наложил на меня карму за мой эгоизм, мое равнодушие по отношению к женщинам в прошедшие годы. Вся моя энергия всегда была сосредоточена на одном — сын, работа, бизнес, деньги. С женщинами я только отдыхал и расслаблялся, а потом вновь с головой уходил в работу.
— Станислав, — обратилась к нему журналистка, — вы состоятельный человек, а как вы считаете, вас можно отнести к, так называемым, "новым русским"?
— Да нет, Леночка, я не "новый русский", — лукаво прищурившись, ответил ей Стас, — Я С Т А Р Ы Й Х И Т Р Ы Й
Е В Р Е Й. Уж такой, какой есть.
Хотя отец уделял мне достаточно много внимания, но он больше учил меня различным мужским премудростям. Учил метко стрелять, рыбачить и варить настоящую рыбацкую уху, чинить различные электроприборы. Мы вместе с ним строили на охотничьей заимке домик и баньку.
А моим духовным наставником был дед Моисей. Он вложил в меня очень много. Все, что во мне есть хорошего, а может и плохого, передалось мне от деда. Он заложил в мое подсознание жизненную программу, и я до сих пор придерживаюсь многих принципов, которые внушил мне дед.
— Расскажите мне о нем, — попросила Лена.
— Леночка, давайте тогда на сегодня съемку закончим, — предложил Станислав. — Я все-таки хочу угостить тебя своим фирменным блюдом, а за ужином, если тебе интересно, поговорим о деде Моисее. Тем более, что эта информация не для твоей передачи.
— Хорошо, я согласна.
Все прошли в столовую, Анна накрыла на стол и Оболенский начал свой рассказ:
— До войны у деда Моисея было пятеро сыновей и пятеро внуков. Четыре сына погибли на войне, а их семьи сгинули в Бабьем Яру. Мой будущий папа вернулся только в 1946 году. После тяжелого ранения он почти год провел по госпиталям. Вернулся, встретился с моей будущей мамой и собирался жениться. Но дед требовал, чтобы он взял в жены невесту его погибшего брата из еврейской семьи.
Моя мама выросла в русской семье, и никто не знал, что она еврейка и приемная дочь. В свое время ее родители стали жертвой еврейского погрома, а маленькую Лизу Цукерман спрятала русская женщина. Девочку удочерили и дали фамилию и отчество приемного отца.
Впервые, папа ослушался воли моего деда. Забрал свою невесту и уехал из Анапы на Тюменский Север. Бабушка Софа была в отчаянии, единственный, оставшийся в живых сын, покинул родной дом. А когда она узнала, что молодые ожидают прибавления семейства, то заявила мужу, что уезжает к сыну няньчить внуков.
Воля старого Моисея была сломлена. Так, перед самым моим появлением на свет, бабушка с дедом приехали к моим родителям. Вначале жили все вместе, но так как дед был опытным бухгалтером и, несмотря на возраст, работал, то вскоре они получили свою квартиру.
После моего рождения ненадолго приезжала моя вторая бабушка. Тогда-то она и рассказала, как появилась в их семье девочка Лиза. Для деда это был бальзам на душу, — усмехнулся он.
— Его внук оказался чистокровным евреем. Мама рассказывала, что дед мог часами сидеть возле моей кроватки и бормотать что-то под нос на иврите. Купал меня, гулял и, вообще, готов был не выпускать внука из рук.
Через два года у меня появилась сестренка Соня. Сонька была первой внучкой у деда, и он ее безумно баловал. Со мной, как с будущим мужчиной, он был строг и даже суров. Когда я был маленьким, меня очень злило, почему сестре можно было верещать, сколько душе угодно, подглядывать за нами с Шурой и ябедничать, а мне нельзя.
В детсад мы с Шуркой никогда не ходили, нас оставляли на бабушку с дедом, и он воспитывал из нас мужчин. Но, когда я чуть подрос, наедине со мной дед внушал мне еще и другие истины, предназначавшиеся только для моих ушей, — заметил Станислав.
— Все люди для деда Моисея делились на две категории — евреев и всех остальных. Запомни, говорил он мне, ты еврей, значит, в какой бы стране ты не жил, тебя всегда будут стараться оттеснить в сторону. Если хочешь выбиться в люди, стать большим человеком, то в любом деле, чем бы ты ни занимался, ты должен быть лучшим.
Я очень быстро понял, что для того, чтобы стать лучшим, надо пахать, пахать и еще раз пахать. Будь хоть семи пядей во лбу, не будешь трудиться, лучшим не станешь. То есть, дед изначально выработал во мне привычку все делать с полной отдачей.
Он очень гордился своей фамилией. Нарисовал генеалогическое дерево и знал своих предков в седьмом колене.
Во мне сосредоточилась вся его надежда на продолжение фамилии Оболенских. Ведь в результате войны, его род чуть не прервался.
Одним из важных его принципов был — надейся только на себя. Тебе никто ни в чем не поможет, — говорил он. Твой папа честный и порядочный человек. Сегодня он руководитель, но он коммунист. Коммунистическая идеология скоро лопнет, и он станет никем. Это ты обязан быть опорой отцу в старости. И это было сказано в шестидесятые годы, когда никто в нашей стране и не предполагал о грядущих переменах.
Когда я учился в старших классах, он читал мне целые лекции по политэкономии капитализма. Что такое капитал и прибыль тогда не очень укладывалось в моей голове, но на подкорку записалось. А когда предсказанные дедом изменения начали воплощаться в жизнь, все всплыло в памяти, и я быстрее многих сориентировался в обстановке.
Но это позже, а в детстве дедовы наставления о том, что евреев все не любят, приносили мне только неприятности, — продолжал рассказывать Оболенский. — В силу того, что я чуть ли не с первого класса таскал за Иринкой ее портфель и проявлял к ней повышенные знаки внимания, то частенько становился предметом насмешек своих сверстников. Я считал, что надо мной насмехаются потому, что я еврей. Хотя сейчас понимаю, что пацанам было совершенно наплевать кто я — еврей, татарин, узбек или китаец. Таскается наглаженный, начищенный отличник, как тень за девчонкой, вот они и смеялись надо мной. Мне было обидно, и я сразу лез в драку. Но что я мог? — усмехнулся Стас. — Изящный, интеллигентный мальчик, который занимается музыкой и бальными танцами, против дворовых мальчишек. Уж с фингалами-то я походил.