Люцифер. Путь Падшего

Как же раскалывается голова!

Похоже, вчерашняя вечеринка удалась на славу...

Каждая клеточка тела словно спешит сообщить о том, что она еще жива – сообщить, отзываясь острой болью, пронзающей меня подобно раскаленным стальным прутьям...

Кааайф!

Нет.

Ни разу не кайф – похоже, это тело не умеет преобразовывать боль в тягучие потоки наслаждения.

А значит, нужно поскорее избавиться от бесполезной оболочки и ото всех неприятных ощущений

разом: боли, тошноты, головокружения, неприятно липнущей мокрой одежды и какой-то твари, пытающейся отгрызть мою ногу.

Точнее, ногу этого тела.

Которое я тут же покидаю легким усилием...

Нет.

Не покидаю.

Дичайшая боль, зародившаяся где-то в районе переносицы, раскаленным потоком лавы устремляется вниз и дальше, проносясь по позвоночнику и вынуждая меня изогнуться, словно одержимого, терзаемого молитвами нерадивого экзорциста-самоучки.

Хорошее сравнение, веселенькое.

Уж что-то, а чувство юмора у меня прекрасное.

Впрочем, это наследственное.

Боль утихла, а я снова напрягся, пытаясь покинуть страдающую оболочку.

И снова неудачно.

Что же мы вчера такого творили?

И кто такие «мы» – кто-то еще был со мной?

Да и какой нынче день недели – тоже надо бы выяснить.

Ладно. Раз не удается избавиться от тела, то для начала нужно разобраться с болью – уж это всяко попроще будет.

Достаточно щелчка пальцами, и исцеляющая волна дарит долгожданное облегчение...

Нет.

Не дарит.

Да чтож за день такой паршивый, а?

Этот простейший фокус я проделывал раз этак... Хм, интересно, а такое число уже существует? Если нет, то нужно его придумать.

Но только после того, как найдуспособ избавиться от боли. Или от тела. Кстати, раз уж я вынужден в нем слегка задержаться, надо бы оценить его физические данные. То, что оно плохо переносит похмелье, или от чего я тут страдаю – это итак уже понятно.

Открываю глаза.

Ну надо же – первое действие с момента пробуждение, которое мне удалось.

Небо.

Серое, едва-едва окрашенное легким румянцем рассвета у горизонта.

Такое близкое и одновременно такое далекое.

Итак, мое временное тело.

Мужское, что вполне логично. Одето в какие-то обноски. По ощущениям – возраст тела лет 40-50 и, судя по всему, это были очень непростые пол века. Легкая степень ожирения, близорукость, искривление позвоночника, плохо сросшаяся после перелома кость левой голени, отсутствующий средний палец на правой руке...

Что я вообще в нем забыл? С каких это пор я пускаюсь во все тяжкие – а вечеринка, судя по всему, была знатная, – в таком жалком, слабом и запущенном теле?

В здравом уме и трезвой памяти я никогда бы не выбрал... ЭТО...

Может, смена оболочки оказалась вынужденной, и ничего получше под рукой не нашлось?

Боль заметно утихла.

Достаточно, чтобы попытаться вспомнить последние события, но...

– Эй, смотри, это не Хромой там валяется, а? – раздался хриплый голос совсем рядом.

– Вроде похож, – отозвался неуверенно второй голос. – Живой хоть? А ну, кыш!

– Ты чего! Мы же могли ее сожрать на завтрак...

Кроме голосов, это двое ничем не выдавали свое присутствие – ни потоков жизненной силы, ни ментальной ауры, ни даже крупицы Искры...

Хм.

Кажется, у меня серьезные проблемы.

Тело-телом, пусть даже хоть слепо-глухо-немой столетний паралитик – для меня это лишь мелкие и вполне решаемые неудобства. Но вот лишиться Дара – это действительно полный «оё-ёй» и тотальный «ая-яй». И ведь от используемой оболочки его наличие никак не зависит.

Итак, голоса.

Люди.

Американцы – то, как они используют слова и их своеобразное произношение не спутаешь с речью островитян или потомков колонистов.

Теперь хотя бы понятно, где я нахожусь – с точностью до континента.

– Слышь, Хромой, ты там не помер еще? – раздалось совсем рядом.

Может и помер. Я ведь не помню, в каком состоянии заполучил эту оболочку. Реанимация свежего трупа – не самый сложный трюк. Даже среди вас хватает умельцев, способных на такое.

– Ы-ы-ы...

Это я. Пытаюсь послать куда подальше надоедливые голоса вместе с их обладателями, но речевой аппарат отказывается мне подчиняться.

– Живой, – облегченно вздыхают рядом.

– Сча я его слегка полечу – живо на ноги встанет, – почему-то насмешливо пробормотал второй голос, и на меня что-то полилось.

Источник влаги в поле зрения не попал, так что мне лишь оставалось надеяться, что неизвестный шутник не вздумал справить прямо на меня малу...

– Stercus accidit! Ах ты fellator et squalidus!

Уж лучше бы сбылись мои предположения, чем... это!

Хотя, должен признать, на ноги меня своей выходкой этот мерзавец поставил – я вскочил так резво, что где-то хрустнуло, обещая легкий вывих, неприятную отечность и разнообразную синюшность в ближайшем времени.

Не знаю, какой из видов алкоголя на меня вылили, но, подозреваю, что далеко не элитный. Хотя, какая разница? Внутрь или наружу, в истинном облике или во временной телесной оболочке, но любой алкоголь в любой концентрации делает мне, как и любому представителю нашего рода... неприятно. Такая вот шутка нашего славного папаши.

Вскочив на ноги, я снова выругался и, распахнув крылья, взмыл...

Нет.

Не взмыл.

Потому что крыльев тоже не было.

– Смотри-ка, сработало!

– Эй, хромой, что с тобой? Вся одежда в крови! Ты что, кого-то пришил?

– Ага, и рожа тоже. Ты его что – съел?

Где-то впереди пронзительно взревел неизвестный мне зверь. Заслышав его вой, незнакомцы явно перепугались:

– Эй, это копы! Сматываемся! Не хватало еще, чтобы нас рядом с ним застукали... Кто его знает, чего этот обдолбанный придурок натворил.