Люцифер. Том 2
Шрифт:
Последнюю фразу он произнес резким, раздраженным голосом и, подняв руку, подошел к Эгберту, но тотчас же сдержал себя. Молодой немец показался ему слишком ничтожным для того трагизма, который он любил придавать вспышкам своего гнева.
– Победы и завоевания – мое ремесло и мое искусство, – продолжал Наполеон, – как для вас, быть может, писание стихов. Всякому свое. Везде и всегда сильный давил слабого. Судьба предназначила мне пересоздать мир. Если вы, австрийцы, не захотите подчиниться мне, то я сумею принудить вас к тому. Какое мне дело до национальных различий и вашей народности! Какое у нас число сегодня?
– Среда, двадцать второе февраля.
Император несколько секунд стоял молча перед картой, занятый своими соображениями.
– Три месяца! В мае я надеюсь быть в Вене. Мы можем продолжить тогда наш разговор в Шенбруннском саду. Теперь вы можете идти. Советую вам для вашей собственной безопасности скорее уехать отсюда.
Он поднял слегка свою маленькую белую руку. Эгберт удалился.
Дворцовая передняя была переполнена просителями и разными служащими; тут были министры, сенаторы, члены государственного совета. Аудиенция тянулась долее обыкновенного. Все с любопытством разглядывали молодого иностранца; одни завидовали ему, другие старались прочитать на его лице, в каком расположении духа находится император.
Лицо Эгберта горело. Проходя мимо толпы, он едва заметил ее, и, только спускаясь по лестнице, выходящей во двор, где стоял длинный ряд экипажей, он вздохнул свободнее и пришел в себя.
Садясь в наемную карету, он вспомнил о записке, переданной ему дворцовым камердинером. Кто другой мог написать ее, кроме Дероне, который уже не раз оказывал ему услуги и постоянно относился к нему с самым сердечным участием?
Эгберт решился немедленно отправиться на таинственное свидание, так как думал выехать из Парижа на следующий день. Он надеялся узнать что-нибудь от Дероне о судьбе Веньямина.
Rue de Moineaux была одной из многих переплетающихся между собою улиц на тесном пространстве между Вандомской площадью и Пале-Роялем.
Приехав на место, Эгберт без труда отыскал дом № 3. Это было большое пятиэтажное здание, с множеством квартир, переполненное жильцами. Но как отыскать Дероне? Если он не назвал себя в записке, то, вероятно, у него были на это основательные причины. После некоторого колебания Эгберт вошел в дом и обратился к привратнику с просьбой указать ему квартиру «Иосифа из Египта».
Привратник с удивлением посмотрел на красивого юношу, одетого в богатый придворный костюм.
– Я не знаю никакого Иосифа, – ответил он. – Вы, вероятно, отыскиваете Пентефрия! На третьем этаже, первая дверь налево.
Эгберт, занятый своими мыслями, не обратил никакого внимания на насмешливый тон привратника. Он понял только, куда он должен идти, и стал подниматься по узкой крутой лестнице. Благодаря этому он почувствовал еще большую досаду, когда перед ним отворилась дверь и он очутился лицом к лицу с хорошенькой Зефириной. Первой мыслью Эгберта было обратиться в бегство. Он не принадлежал к числу поклонников Зефирины, которая окончательно оттолкнула его своим двусмысленным обращением с ним. Встречаясь чуть ли не ежедневно с Эгбертом у постели больной Атенаис, Зефирина так явно выказывала ему свое расположение взглядами и намеками, что он не раз терял терпение и с трудом удерживался, чтобы не сказать ей какой-нибудь грубости. Во избежание этого он разыгрывал роль недоступного и непонимающего, а теперь помимо своей воли очутился в ее квартире. «Что может подумать Зефирина об этом визите? – спрашивал себя Эгберт. – Предупредил ли ее Дероне, что ему пришла фантазия назначить мне свидание в ее квартире, чтобы перехитрить своих врагов?»
Все это еще более усиливало смущение Эгберта.
– Извините меня! – пробормотал он, краснея. – Я, кажется, явился к вам слишком рано.
– Напротив, я давно встала с постели и настолько прилично одета, что могу принять вас, господин философ, – сказала со смехом Зефирина, показывая ряд жемчужных зубов. – Вы, может быть, не согласны с этим? Да удостойте же меня взглядом.
Эгберт нехотя посмотрел на привлекательное, шаловливое существо с хитрыми глазками, в белом утреннем платье из тонкой шерстяной материи с розовыми шелковыми разводами.
– Вы обворожительны, мадемуазель! – сказал Эгберт. «Дероне, должно быть, предупредил ее, – мысленно утешал он себя. – Вероятно, мне недолго придется оставаться с нею наедине».
Зефирина усадила его рядом с собою на маленьком диване.
– Вы из Тюильри? От императора?
– Да, мадемуазель. Меня пригласили туда самым неожиданным образом.
– Надеюсь, он был милостив с вами. Говорят, он любит австрийцев и особенно австрийских женщин.
– Это было бы очень странно в настоящее время, когда он думает объявить нам войну.
– Сперва у него были в большой милости польки. Он ненастоящий француз, а потому ему нравится все иностранное.
– Я не заметил этого и не знаю также, откуда вывели вы заключение, что он любит австрийцев?
– Доказательством этого может служить одна ваша знакомая. Ее называют у нас «la belle Allemande», или она француженка?
– Молодая маркиза Гондревилль?
– Да. Это первая победа Наполеона над Австрией…
– Мадемуазель! – прервал ее Эгберт, который чувствовал себя как на горячих угольях.
Зефирина засмеялась своим звонким, нахальным смехом.
– Вы краснеете, как робкий пастушок. Но ведь у нас за кулисами знают все, что делается в Тюильри. Говорят, эта красавица совсем очаровала Наполеона. Амур, оказывается, сильнее его. Разумеется, она уже не вернется в вашу скучную Германию; родители ее могут распроститься с нею навеки. Атенаис от души хохотала, когда я рассказала ей эту историю. Она знает ее родных и называет их гордыми аристократами. Один из них, я забыла фамилию, вероломно бросил Атенаис, а эта…
Эгберт соскочил со своего места.
– Ах, не убивайте меня! – воскликнула Зефирина театральным тоном. – Вы не жених ли молодой маркизы?
– Я – и маркиза Гондревилль! Вот был бы подходящий брак! Разве вы не знаете, что у нас в Австрии бюргер не может жениться на аристократке?
Эгберт не хотел верить и не верил ни одному слову Зефирины, но он чувствовал себя глубоко оскорбленным, что имя его идеала оскверняется устами такого ничтожного существа. Ему хотелось скорее вырваться из этой комнаты, где сам воздух казался ему тяжелым и сдавливал ему грудь. «Ах, если бы Дероне скорее пришел! – думал он с нетерпением. – Что могло задержать его таким образом?»