Люди Церкви, которых я знал
Шрифт:
Повар Герасим
Отче, на панихиде я слышу, как Вы читаете молитву: «…смерть поправый и диавола упразднивый…», – но в жизни я часто вижу, что мы своими многочисленными грехами сами открываем дорогу дьяволу и даём ему просторное место, где он начинает скакать, как жеребец. Я видел, как он сидел в кастрюле с кипятком и не давал приготовить еду, чтобы я опоздал с исполнением заказа, начал роптать и гневаться. Я видел, как он не давал действовать приправам, чтобы моя еда была не такой вкусной, как ожидалось. Но тогда, когда у меня был добрый помысел о том, сколько лишних порций мне положить в кастрюлю, чтобы накормить нищих и увечных, а не о том, сколько клиентов мне удастся привлечь, и сколько я на этом заработаю, то видел, как дьявол уходит вместе с горячим паром через вытяжку.
О бесовских искушениях Герасим мог рассказывать бесконечно.
Он был родом из Эвритании, из селения Ставли, которое никогда так и не было нанесено на карту. Подобно ледяному северному ветру, и зимой и летом им досаждала постоянная нищета. Во время гражданской войны на него напали партизаны, после чего ему пришлось бежать в Агринион, где он больше других вкусил горестей жизни беженца.
– Ты сам видишь, отче, что в этих местах к бегству нас вынуждали не только турки, но и люди, бывшие когда-то близкими и единодушными.
У Герасима была жена Констандо, тоже замечательный человек: мы познакомились с ней, когда ей было уже за семьдесят, она, как малое дитя, всё время смеялась и всегда была радостной. Вместе с ней он открыл небольшую таверну в Агринионе, тогда ещё маленьком городке. Мне до сих пор неясно, какой была цель их жизни: зарабатывать для себя или кормить голодных бедняков, которых в то время было большинство. Каждый день они как будто заключали пари о том, кто из них накормит больше бедняков, которые заходили в их магазин с обоих входов: переднего и заднего, тогда как состоятельные клиенты могли заходить только с переднего.
Когда они вышли на пенсию, я стал брать их поварами в Прусийский монастырь на летние месяцы. Когда эти старики брали на себя кухню, которая обычно бывает местом напряжённых отношений и нервных срывов, то она превращалась в место мира и радости, становилась настоящим храмом. Дядя Герасим никогда не строил из себя умника, который хочет, чтобы к нему все обращались с вопросами и уважали. Его и без этого уважали все отцы: от меня, тридцатипятилетнего игумена, до послушника Фаниса, которому было тринадцать лет. Завидев кого-то из нас на пороге кухни, он тут же говорил:
– Отче, что тебе приготовить?
А кастрюля у Герасима, казалось, была неисчерпаемой: в ней всегда была еда.
– Дядя Герасим, там пришли двое, у тебя есть еда? О, их уже пятеро.
– Есть, отче, найдётся даже для тысячи. Оттого, что в монастыре еда раздаётся даром, она никогда не кончается.
Всё это он делал и говорил с любовью и уважением к людям.
Это были незабываемые годы и незабываемые люди, которых Сам Бог посылал с небес, чтобы доставить утешение монахам в их трудной жизни в полуразрушенном Прусийском монастыре.
Во время сбора оливок в рощах близ Агриниона Герасим и Констандо, нагруженные едой для братии, приходили первыми на помощь, несмотря на холод и дожди.
«Ай-ай-ай, детки, – говорила Констандо, – где же вы столько лет прятались, что мы не могли вас отыскать? Я слышала о монахах и думала, что они какие-то чудища и страшилища, а оказалось, что вы для нас – радость от Бога».
Их дом был совсем маленьким: три на три метра. Как часто они приглашали нас и угощали обедом с радушием Авраама,
Я полюбил этих людей, и мне очень хочется встретиться с ними на небе. О таких замечательных людях невозможно забыть, сколько бы лет ни прошло.
Помяни, Господи, Герасима и Констандо, так много сделавших для нашей братии!
Экономка Елена
Елена жила в живописном селении Карпениси, где с детских лет бедность была её постоянной спутницей. Её выдали замуж за жестокого и грубого человека. После свадьбы ей сразу же пришлось наняться прислугой, чтобы им с мужем было на что жить, так как его доходов не хватало даже для него самого. Ноги этой маленькой женщины скрутились от непосильной работы и стали похожи на обрубки виноградной лозы. Такое сравнение сделал мой покойный отец, добавив при этом, что эта женщина, должно быть, совсем измучилась. Её душевные страдания и боль, а также телесные немощи привели её в наш монастырь Богородицы, где она стала ежегодно помогать нам во время нашего храмового праздника – Успения. Там я с ней и познакомился, и она рассказала мне о великом чуде, которому она стала свидетельницей.
«Я, отче, работала от зари до зари, а по вечерам мой ныне покойный муж бил меня за любой пустяк. Он швырял меня по полу, как мальчишки – футбольный мяч.
Какое-то время я служила экономкой у одного врача. Он хорошо мне платил, но был таким же грубым и жестоким, как и мой муж. Он не позволял мне сказать даже слова о том, что я слышала и видела в его больнице.
Как-то раз я должна была вынести мусор. Я взвалила мусорную корзину себе на спину и холодным вечером отправилась на свалку. По дороге мне постоянно слышался тихий детский плач. Я смотрела по сторонам, но никого не видела. Мне стало страшно, я начала креститься. «Это, наверное, нечистый, – подумала я. – На дороге никого нет, а я постоянно слышу плач младенца». Я пришла к свалке, сняла крышку с корзины и тут увидела плачущего ребёнка, который был весь в крови. «Пресвятая Дева, что мне делать? Врачу нельзя ничего говорить, ведь это он его выбросил. А как я могу показать его своему мужу? Он меня зарежет, как пасхального ягнёнка. Я уже не говорю о том, что может прийти ему в голову». Я завернула ребёнка в свой передник. Он был тёплым и плакал. «Ведь это живое творение Божие. Моё сердце не позволит мне его выбросить. Я возьму его к себе домой, и да поможет мне Бог». Я поцеловала его. С его головки текла кровь, наверное, его ударила крышка корзины. Я прижала его к себе, чтобы согреть, и понесла домой. Как я уже сказала тебе, отче, я прижала его к себе так сильно, как могла, чтобы ему было тепло.
Дома никого не было. Я подумала: «Бог за меня». Я отмыла ребёнка от крови, запеленала его в свою старую ночную рубашку, покормила грудью (я была кормилицей) и положила в кадку, в которой замешивала тесто, чтобы моему птенчику было где спать. Я перекрестила его и сказала: «Пресвятая Богородица, сделай так, чтобы он не плакал». И Богородица, отче, сотворила чудо: он ни разу не заплакал! Я кормила его тайком и укладывала спать под нашей кроватью. Когда приходил муж, я вся дрожала от страха. Сердце моё вырывалось из груди при мысли о том, что будет, если ребёнок заплачет.
Прошло время, и он начал ползать. Как-то днём, когда мы с мужем обедали, ребёнок распеленался и выполз из-под стола. Как только мой муж его увидел, глаза у него засверкали, как у льва.
– Это ещё что? – спросил он.
Тогда я перекрестилась и рассказала ему о своей тайне. Он был тронут моим рассказом, и принял ребёнка, как родного. Этот мой сын теперь уже женат и работает в Карпениси. Он постоянно мне помогает, в отличие от родных детей, от которых мне нет никакой помощи».
Всякий раз Елена плакала, когда рассказывала об этом. Она говорила так живо, что я и сам чувствовал, будто находился рядом с ней в тот вечер, когда она несла мусорную корзину, пугался от детского плача, открывал корзину, в изумлении доставал из неё раненого младенца и прижимал его к своей груди. Представлял, как прячу его под кроватью и молюсь, чтобы он молчал, как рыба, чтобы от его плача не поднялась буря дурных мыслей в голове у старого драчуна. Меня так же трогало его появление из-под бедно накрытого стола Елены.