Люди Дромоса. Трилогия
Шрифт:
– Это мастерство при стрельбе, но не мастерство без стрельбы, сказал Темнеющее Око. А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на высокую гору и встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней?
Тут Темнеющее Око взошел на высокую гору, встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней, отступил назад, до тех пор, пока его ступни до половины не оказались в воздухе, и знаком подозвал Ле, Защиту Разбойников. Но тот лег лицом на землю, обливаясь холодным потом с головы до пят.
– У настоящего человека, сказал Темнеющее Око, душевное состояние не меняется, глядит ли он вверх в синее небо, проникает
Говоря это, "Аббат" смотрел мне в глаза, словно пытаясь увидеть там чтото, о чём мне самому не ведомо. И в чём он сам сильно сомневался.
И тут я почувствовал, что в воздухе явственно запахло жареным. Причём горела не чья нибудь, а именно моя шкура. Наши кандидатуры, естественно, первые в коротком списке добровольцев. К тому же, техникой пришельцев располагаем, и вообще, хорошие мы парни и девушки.
Вслух я, однако, так ничего и не сказал. Да и что говоритьто. Сижу тут, как суслик. Ни "войти" ни "выйти".
Он же, пожевав зачемто губами, встал на краю обрыва лицом к морю и протянул руку, задав так часто повторяемый мною вопрос:
– Ну что, "пошли"?
Я, подобно персонажу даосской байки, с опаской заглянул за край, а он весело улыбнулся.
– Дерзайте! Или вы только дерзить способны?
21
Вокруг простиралась мгла неопределённого серого цвета. Непроницаемая до такой степени, что, казалось её можно потрогать рукой. Осязаемая в мрачном величии, дышавшем холодом и безнадёжностью. Хотя, холод находился во мне, внутри. Снаружи же мелькали странные тени. Рождённые прихотью моего подсознания, они скользили мимо, пропадая без следа и вновь возникая ниоткуда.
Я растворился, меня больше не было. И, в то же время, я точно знал, что продолжаю существовать. Кемто и когдато проклятое сознание не сдавалось, не желая умирать ни в какую. И тянуло за собой бренную оболочку. Нафига? Почему я здесь? Что всем этим уродам от меня надо? От меня, вшивого интеля, который и мухито в жизни не обидел? Внезапно я понял, что не знаю, кому адресовал вопрос. Кто же эти таинственные "они"?
Тени становились гуще, чужие лица, появившиеся невесть откуда скалились, корча страшные рожи. Расплывчатые, смутные. В ушах раздался демонический хохот. Такой далёкий, что, поначалу, я принял его за эхо своего веселья. Вот только смеяться мне абсолютно не хотелось. Не было повода, знаете ли. Ну же, ну. Вспоминай, давай. Чего тебя занесло в эту дыру? Что ты здесь делаешь, словно во вселенной не осталось ничего, кроме этой мутной мглы, серобуромалинового цвета.
Ах, да. Я же "в гостях". Сволочь "Аббат", подстроил дело так, что я сам напросился сюда. Выходит, это его "коридор". Конечно, конечно. Каков поп, как говорится… И где же тогда чёртова потайная дверца? Эх, Дуратино ты Дуратино. И, ведь, самое противное, что вроде бы как всё правильно. А спасение утопающих…
Злость помогла сосредоточиться, и тут же вспомнился покойный отец Алексий. Ведь это по его совету я поперся тогда в СенДени. Или, это тоже подстроил "Аббат"? Чтото уж слишком прозорливый он у меня получается. Так не бывает.
Незримое присутствие рядом Отца Настоятеля разогнало ухмыляющиеся рожи. И я стал думать.
Само собой в голове образовалось некое подобие решётки. Объёмной и прозрачной. Только вот линии в ней не прямые. Скорее похоже на извивающиеся тоннели странного фиолетового цвета. И я понял, что вязкий кисель начал отступать. Точнее, стал принимать задуманную мною форму. Ходы обрели конфигурацию, и в каждом вырисовывался пейзаж. И начало, и конец этих ходов терялись в серой мгле, растворяясь, будто в тумане. Ну и чёрт с ним. Мне бы выбраться хоть куда нибудь. Я напрягся в отчаянной попытке упорядочить всё это безобразие, и соотнести с какой нибудь системой координат.
И, внезапно, я вспомнил наши с Виктором занятия по "рукопашке". Он разговаривал со мной, пытаясь вложить в дурную голову хоть какието зачатки разума.
"Надо постоянно тренироваться, учиться как можно быстрее настраиваться на рабочее состояние, молниеносно подключать воображение. Чтобы, не задумываясь ни на секунду, быть готовым произвести любое действие, и без раскачки "войти в образ". Научиться концентрировать внимание на самых неуловимых движениях, самых неосязаемых ощущениях и незначительных процессах".
Отчаяние и отсутствие выхода как нельзя лучше стимулируют это самое воображение. Да и Аббат, должно быть, гдето рядом. С улыбкой я вспомнил детские обиды по поводу нежелания подарить мне ключик от заветной дверцы. Вот, пожалуйста. Бери, пользуйся…
Интуитивно придерживаясь направления, я двигался от дромоса к дромосу, постепенно начиная проникаться внутренней логикой и совершенством их устройства. Страх прошёл, и ничто не мешало освоиться в этом алогичном, на первый взгляд хаосе из сотен и тысяч "нитей", каждая из которых была чьимто "коридором". Расслабившись, я почувствовал ритм этого огромного лабиринта, чемто похожего на полимерную молекулу из учебника химии, в котором приходилось пробираться.
Затем вспомнились слова профессора, сказанные им на одной из "лекций" ещё в те времена, когда мы находились в первой экспедиции на Земле2:
"Понимание зависит не от знания множества фактов как таковых, а от построения правильных концепций, объяснений и теорий. Одна сравнительно простая и понятная теория может охватить бесконечно много неудобоваримых фактов. Это иллюстрирует еще одно свойство понимания. Возможно уяснить чтото, не осознавая, что разумеешь это, или даже не уделяя этому особого внимания. Это звучит парадоксально, но смысл глубоких обобщенных объяснений состоит в том, что они охватывают не только знакомые ситуации, но и незнакомые".
Ситуация была как раз не знакомой, но, когда надо, самоуверенности мне не занимать.
Закрыв глаза, я сосредоточился и… плюхнулся в воду. Возле своего лагеря. Вон и домик стоит на берегу. И милые моему сердцу скутеры и "кузнечики". Как есть, в мокрой одежде, я "ломанулся наружу"
Лежа на земле, я медленно оттаивал. Судорожная злость, комком засевшая гдето в животе отступала. Постепенно начал работать разум, зашевелилось сознание, наполнив полупарализованный страхом, но уже начинающий подавать признаки жизни мозг круговертью мыслей и предположений. Но, всё ещё сумбурные, они устроили в бедной моей голове дикую пляску. Усилием воли заставил их вести себя потише. Спазмы в горле постепенно прошли, и я обрёл способность говорить. Расслабились так же мышцы груди и живота, а затем перестали дрожать и успокоились ноги. Подогнувшись поимо воли, они заставили вытянуться на земле без сил, требуя хотя бы кратковременного отдыха.