Люди грозных лет
Шрифт:
— Готовят что-то, — равнодушно ответил Лужко, — и перед моим батальоном не меньше противника, чем перед твоим. Только это им не сорок первый год.
— Вот, вот, — вспылил Чернояров, — под Харьковом тоже, видно, так думали, а что получилось? Немцы аж до самого Оскола дошли.
Споря с Лужко, Чернояров все чаще и чаще обращался к Привезенцеву. От этого Привезенцев чувствовал, что его молчание становится нетактичным, что одними кивками головы больше не отделаться и придется в конце концов высказать свое мнение, но этого мнения он высказать не хотел, так как в душе был согласен с Лужко и также верил, что крупных успехов немцы едва ли смогут добиться. В этом затруднительном
— Пошли! Разведчики начинают.
Неторопливо шагая и скорее инстинктом, чем зрением, угадывая дорогу, Лужко настороженно осматривался. Со всех сторон угрожающе надвигалась черная, непроглядная темнота, и нет, казалось, ни земли, ни неба, а только откуда-то сверху льют сплошные потоки воды и буйно гудит, налетая то слева, то справа, свирепый ветер. Немцы всегда, даже в лунные ночи, а особенно в такую ненастную погоду, без конца освещали ракетами подступы к своему переднему краю. Сейчас не было ни одной вспышки. Не светили они ракетами и в прошлую и позапрошлую ночи. Лужко понимал: это не случайность. И немцы и мы не освещаем местность только в тех случаях, когда нужно что-то скрыть от противника. Так поступают, когда ведутся оборонительные работы, когда сменяют войска и особенно когда занимают исходное положение для наступления. По всему, что знал Лужко, он безошибочно мог сказать, что немцы готовятся к наступлению и что эта подготовка подходит к концу. По тому, сколько появилось новых огневых точек, орудий, танков, он предчувствовал, что бои предстоят очень тяжелые. Особенно волновало его положение батальона. Все роты имели очень большой некомплект и людей и оружия. Не хватало четырех станковых и пяти ручных пулеметов. Вчера вышла из строя одна пушка и вернется из мастерской только через три дня. За последнюю неделю батальон потерял двух ротных и трех взводных командиров, и теперь почти всеми взводами командовали сержанты.
И Лужко теперь сомневался: сможет ли его батальон удержать позиции? Эти сомнения с каждым днем усиливались. Сегодня под вечер, еще раз обойдя всю оборону батальона и обдумав, что было известно о противнике, он обратился к командиру полка, настаивая на усилении батальона. Как он и ожидал, командир полка в помощи отказал и посоветовал еще раз подумать о лучшем использовании наличных сил и средств.
После разговора с командиром полка и особенно после того, как наблюдатели доложили о появлении в роще и в разбитом селе Веселом двадцати восьми танков противника, еще большие сомнения охватили Лужко. Любая пехотная атака для батальона была не страшна, но для борьбы с танками средств было слишком мало. Даже если пойдут в атаку те двадцать восемь танков, что обнаружили наблюдатели, оборона растянутого в ниточку батальона может быть прорвана.
Но Лужко никому не говорил о своих переживаниях и сомнениях. Всем своим видом он старался показать, что уверен в прочности своей обороны, что если и начнет противник наступление, то все равно ничего не добьется. Поступая так, он хотел не только вселить уверенность в своих подчиненных, но и самому почувствовать те внутренние силы, которых, как он знал по опыту прошлых боев, от него потребуется очень много. Именно поэтому он так яростно спорил с Чернояровым и, возвращаясь в свой батальон, старался думать не о том, что произойдет, когда прорвутся танки противника (это он уже много раз передумал), а о том, как батальон встретит
— Осторожно, ход сообщения, — предупредил он Бондаря и протиснулся в узкий проход дзота, руками нащупывая бревенчатые стены. В тесной землянке было сухо и тепло, но это не обрадовало Лужко.
— Кто здесь? — сердито крикнул он.
— Так точно, я, — раздался вялый, заспанный голос.
— Кто я?
— Красноармеец Круглов.
— Почему пропуск не спрашиваете?
— Я узнал вас, товарищ капитан, — неуверенно ответил Круглов.
— А где расчет, где командир?
— Здесь вот, рядом, в нише отдыхает.
— Поднять — и ко мне.
Едва не сбив Бондаря с ног, Круглов рванулся из дзота.
— Это ваши пулеметчики, товарищ Бондарь, — стараясь казаться спокойным, сказал Лужко, — завтра же утром разберитесь и накажите и Круглова и командира расчета. Дзот стоит почти на переднем крае, а он дремлет. Да что дремлет, спит! И вообще этот Круглов…
Услышав шорох пробиравшихся в дзот людей, он смолк.
— Товарищ капитан, сержант Сиверцев по вашему приказанию прибыл, — послышался молодой звонкий голос.
— Почему Круглов на посту спит? — строго спросил Лужко.
— Я не спал, товарищ капитан, — заговорил Круглов.
— Я не вас спрашиваю, а сержанта, — резко оборвал его Лужко.
— Я только что был, товарищ капитан, — ответил Сиверцев, — покурить вышел.
— У, раззява, всю жизнь из-за тебя страдаем, — услыхал Лужко яростный шепот наводчика Коновалова, и оттого, что прошептал так не сержант, а рядовой красноармеец, Лужко сразу успокоился.
— Товарищ Сиверцев, уведите расчет в укрытие, пока мы будем здесь, — приказал Лужко.
— А что, этот Круглов вообще плохой пулеметчик? — спросил Бондарь.
— Вялый человек, мрачный какой-то, нелюдимый. А впрочем, вы сами познакомитесь с ротой и людей узнаете. Вы были в тылу, расскажите, как там?
Слушая быстрый, стремительный говорок Бондаря, Лужко думал о Вере Полозовой и ее родителях. Теперь, когда Бондарь рассказывал, как городские жители едут в села за продуктами и там за бесценок меняют свои лучшие вещи, Лужко отчетливо представил, как Вера в деревне за корзину картошки или мешочек крупы меняет свои с таким трудом приобретенные часики и праздничные платья, как сама она ходит в поношенной одежде, в разбитых туфлях, как стоит в очередях, добывая продукты для семьи.
«Вот дурень, — мысленно упрекал он себя, — раньше додуматься не мог. Она там мучается, а я деньги коплю в полевом банке».
В самом начале войны, отправляясь на фронт, он, как и большинство офицеров, почти все свое жалованье перевел на аттестат родителям. Но раньше чем на маленькую железнодорожную станцию под Черкассами на Украине пришел его аттестат, туда ворвались немцы, и аттестат вернулся, а Лужко получил от успевшего эвакуироваться соседа письмо, что вся семья Лужко осталась на оккупированной территории.
Оживленный рассказ Бондаря и раздумья Лужко прервал резкий треск пулеметов где-то слева. Лужко и Бондарь прильнули к бойнице. Слева над лощиной, там, где действовала разведывательная группа, в густой искрящейся пелене дождя повисло несколько светло-розовых шаров осветительных ракет. В невидимых отсюда траншеях противника красными язычками мелькали вспышки одиночных выстрелов и пулеметных очередей. В ответ этим выстрелам гулко ударили наши пушки и пулеметы. Глухо заахали пушки и минометы и на вражеской стороне.