Люди грозных лет
Шрифт:
— Нагнись пониже, легче будет, — хлопотала около нее Лиза, — еще чуть-чуть, вот так, к самой земле. Теперь воды выпей, я взяла с собой Алексееву флягу.
Алла отпила несколько глотков и сразу почувствовала облегчение.
— И надо ж такому случиться, все было хорошо и вдруг… — говорила она, вытирая слезы и смущенно улыбаясь.
— Да ты, по всему видать, понесла, — шепотом сказала Лиза, обнимая Аллу за плечи.
Алла молча кивнула головой.
— И я тоже, больше месяца, — радостно сказала Лиза. — Алексею пока не говорила, но он, видать, догадывается.
И между ними потек тот особый женский разговор, который так сближает двух беременных женщин.
— Эй, вы, хватит любезничать,
— Почему она изменилась вдруг? — отыскивая глазами свой плуг, спросила Алла.
— А ты не гляди на нее. Бесится баба — и все, — ответила Лиза. — Ты сначала веди коров, а я за плугом пойду, потом поменяемся.
Коровы шли лениво, часто останавливались, сбивались с борозды. Алла, то и дело подхлестывая их, с силой тянула веревочные поводья, растирая и так густо покрытые мозолями ладони. Сзади коров подстегивала Лиза, по-мужски покрикивая на них и даже подсвистывая. Скоро коровы втянулись в работу и пошли ровнее, упрямо склонив головы к земле и кося на женщин печальными глазами.
Круг за кругом объезжали женщины поле, и с каждым разом все шире раздвигалась взрыхленная полоса поднятого пара. Алла смотрела на высокие, серебристые, словно облитые пеной, облака, на голубеющее в их просветах бездонное небо, на невозмутимых, меланхоличных грачей и чувствовала, как только недавно познанная радость с новой силой охватывает ее. Постоянно живя в городе, она не представляла даже, что может быть так чудесно, так радостно в поле и вольготно только от одного вида этой покоряющей простоты и нежной, скупой на вид красоты. Легко переставляя ноги в сшитых свекром из куска сукна и старых валенок деревенских тапочках, Алла представляла, как на этом поле закустятся молодые всходы озимых, нальются яркой зеленью, как весной от тепла, солнца и влаги окрепнут они, поднимутся вверх, выпуская вначале светлые, а затем буреющие крупные колосья, как пойдут по этому полю жатки, весело устремятся вязальщицы, и потекут в амбары потоки золотистого пахучего зерна.
После нескольких кругов коровы вспотели и тяжело водили мокрыми пахами. Незаметно налетевшие откуда-то мухи и оводы тучей окружили животных. С каждым шагом коровы шли все труднее и труднее. Они с жалобным мычанием метались, отгоняя оводов и мух, часто путались в постромках, рвались из борозды и норовили прямо через поле убежать домой. Алла часто менялась с Лизой местами, становясь за ручки плуга и передавая ей поводья, но и эта замена не уменьшала боли в руках, ногах, в пояснице.
— Да ты что, заморить всех решила, — крикнула Лиза ехавшей впереди Наташе, — отдыхать пора, останавливай.
— Небось жир не растрясешь, и для Алешки останется, — задорно ответила Наташа и ради упрямства проехала еще пол круга.
Измученные коровы легли на землю, закрыв глаза и сонно опустив головы. Рядом с ними присели на землю и женщины. Только неугомонная Наташа переходила от одних женщин к другим, не по возрасту буйно озорничала, задевая то одну, то другую. Подошла она и к сидевшим рядом Лизе и Алле.
— Эт как же у вас плуг-то налажен? — дерзко глядя то на Аллу, то на Лизу, явно задирая, вскричала она. — У всех на пять вершков, а у вас не больше трех. Мы, значит, паши на полную глубину, а вы только землю царапать. Бабы, — еще оглушительнее закричала она, — смотрите, что творится! Вон они, активисты какие, сами на коровах пахать выдумали, а сами кое-как, все чужой спиной.
— Что
— Пашете? — передразнила Наташа. — Да разве это пашня, это не пашня, а… — Она грубо, по-мужски, выругалась, и эта ругань и особенно ее непонятное озлобление словно хлестнули Аллу. Она решительно встала, строго взглянула на Наташу и, сдерживая внутреннюю дрожь, спокойно сказала:
— Пойдем измерим и твою борозду и нашу.
Спокойный и гордый вид Аллы окончательно взбесил Наташу.
— И мерять нечего, все и так видно! — кричала она, потеряв самообладание. — Вы всегда так, привыкли чужими руками…
— Нет, пойдем измерим, — настаивала Алла.
— Обязательно все измерим, — поддержала ее Лиза.
— Ишь ты, какая нашлась, мерять тоже! — с обезображенным злостью лицом кричала Наташа. — Думаешь, если у тебя муж в полковниках ходит, то тебе все можно.
— При чем тут муж? Не мужья пашут, а мы.
— Тоже мне, без году неделю в колхозе работает, а нос выше головы. Не думай, что ты грамотная раскрасавица такая, а мы деревенские. Мы еще похлеще вас можем. И не думай, что мужа себе такого подцепила. Мы тоже могли! У нас бы не побегал по другим бабам, как твой.
— Ты не смеешь говорить так о моем муже! — чувствуя, как все закипает внутри и холодеют руки, вскрикнула Алла.
— Нет, смею! Смею, вот и все! Я, может, больше тебя смею про него говорить.
— И не стыдно тебе, — вмешалась Лиза, — молодая женщина, а такое вытворяешь. Что она сделала тебе, что ты прицепилась?
— А ты молчи, когда тебя не касается. Сытый голодного не поймет.
Видя, что перебранка переходит в скандал, вмешалась самая старшая из женщин, Марина Бухарцева. Она подошла к Наташе, встряхнула ее за плечо и наставительно, как маленькому ребенку, сказала:
— Незачем на других свое горе вымещать. Тебя-то за Павла никто не гнал, сама пошла, вот сама и отвечай за все.
От ее слов Наташа сразу сникла, опустила голову и понуро пошла к своим коровам. Алла смотрела на ее сгорбленную, еще минуту назад такую гордую и задиристую фигуру и не могла понять, что случилось с этой недавно такой душевной и доброй к ней женщиной.
Глава тринадцатая
— Эт что же, голубок, — упреком встретил Бочарова генерал Велигуров, — как вырвался на волю, так и поминай, как звали? Ну, что там на фронте? Впрочем, что делается на фронте, я знаю не хуже тебя. Ты давай-ка за свое дело берись. Наобещал Васильеву, теперь выкручивайся. Он житья не дает, несколько раз звонил, где да где Бочаров. А я и сам не знаю, где Бочаров. Видать, Васильев от тебя какого-то сверхдоклада ждет. Так что, голубок, поднажми. Сейчас двенадцать дня. Ты поспи часиков шесть и садись-ка на всю ночь. А завтра в это время ко мне приходи с готовым докладом. Я почитаю, что-нибудь добавлю там, изменю и, как приказал Васильев, нарочного в самолет и — в Москву.
Бочаров заговорил было о наступлении немцев, но Велигуров, махая руками, остановил его:
— Давай главное делать, а наговориться мы еще с тобой вволю наговоримся. И поругаемся не раз, если ты упрямый.
И по тону разговора и по выражению лица Бочаров видел, что Велигуров события последних дней представляет совсем не так, как было в действительности.
В подготовленном для него домике с часовым у входа Бочаров сел за стол, положил бумагу и решил сразу же писать. Просидев с полчаса, он не написал ни одного слова. Мысли беспорядочно перескакивали с одного воспоминания на другое, то восстанавливая разговор с Лужко, то рисуя картину разгрома немцев перед Двугорбой высотой, то возвращаясь к поездке по другим соединениям и частям.