Люди грозных лет
Шрифт:
— Ночная контратака, если ее хорошо провести, — стараясь облегчить принятие решения Черноярову, заговорил Бочаров, — весьма эффективна…
— Да, но если… — сказал Чернояров и смолк.
— Если у противника сил больше, — закончил его мысль Бочаров.
— Вот именно.
— Но противник не видит, кто его контратакует. Все решают моральные качества людей. Кто смелее, отважнее, решительнее, тот победит.
— Ударим, ударим и сомнем, — скрежеща зубами, выкрикнул Чернояров, — я сам поведу третью роту!
— Не следовало бы лично вам, — возразил Бочаров, — там командир роты и Привезенцев.
— Нет! Я сам пойду! — упорствовал Чернояров. — Я там каждую кочку знаю!
— И мне с вами разрешите
— Вам? А зачем?
— В ночной атаке каждый офицер дорог, я пойду с одним или с двумя отделениями.
Бочаров остался один и прислушивался к звукам неутихавшего боя. Там, где с группой бойцов оборонялся Привезенцев, хлопали одиночные выстрелы, ахали взрывы гранат. Изредка взлетавшие ракеты рвали ночную темноту.
Бочаров прислонился к стене окопа, откинув голову, задумался и не заметил, как задремал.
«Что я, — встрепенулся он, — неужели сплю?» Распухшие тяжелые веки с трудом размыкались, все тело расслабло, и голова, как ни старался он держать ее прямо, падала на грудь.
— Вот хорошо, что пришли, — встретил он подошедшего Привезенцева, — передайте всем, кроме третьей роты и минометчиков, немедленно организовать отдых для людей. Половина дежурит в окопах, половина спит. Через час поменять.
Перекрывая звуки стрельбы, ахнул залп минометов, и на южной высоте вспыхнула целая серия взрывов. Еще и еще раздавались минометные залпы, и на захваченной противником высоте раз за разом плескались взрывы. Минут десять с предельным напряжением били минометы, и еще не прекратились красные вспышки на высоте, как в ложбине, у шоссе, послышались громкие, многоголосые крики «ура». Крики нарастали и отдалялись, заглушаемые сплошной стрельбой и взрывами гранат.
— Все в порядке, товарищ полковник! — радостно закричал по телефону Чернояров. — Высоту отбили, в плен семнадцать фрицев забрали. Наши потери — двое убитых и пятеро раненых.
Поговорив с Чернояровым, Бочаров встал и осмотрелся вокруг. В темноте все еще мерцали отдельные выстрелы. Бой затих, но Бочаров знал, что затишье это временное, что пройдет час, в лучшем случае, несколько часов — и этим измученным, уже выдержавшим двухсуточное нечеловеческое напряжение борьбы людям снова придется отражать вражеские атаки, переживать бомбежки, врастать в землю под шквалом вражеского огня.
Глава одиннадцатая
Прошло больше трех недель, как Андрей Бочаров уехал из госпиталя к семье, и за это время ни сам Федотов, ни Ирина не получили от него ни одной весточки. Ежедневно встречаясь с Ириной, Федотов видел, что она переживает, хотя внешне держится по-прежнему весело и непринужденно. Словно по взаимному уговору, они никогда не вспоминали о Бочарове, и от этого и он и она чувствовали сковывающую неловкость, понимая, что их обоих беспокоит тот главный вопрос, из-за которого Бочаров поехал к своей семье. Вчера Ирина прошла медицинскую комиссию. Ее признали здоровой и решили выписать из госпиталя. Узнав об этом, Федотов дозвонился до управления кадров и услышал ошеломляющую новость. Оказывается, еще десять дней назад Бочаров был в Москве, получил назначение и уехал на фронт. Это было так неожиданно и странно, что Федотов не знал, что и предполагать. Целую ночь раздумывал он, что оказать Ирине на прощание, но к определенному решению так и не пришел. Ему было жаль эту обаятельную молодую женщину, со всей силой своей благородной души полюбившую Бочарова. Жаль было ему и самого Бочарова. Если он, попав в Москву, не зашел в госпиталь, то, несомненно, случилось что-то серьезное, из-за чего Бочаров не может не мучиться.
Расстроенный и взволнованный, утром зашел Федотов в комнату дежурного, где обычно провожали выписывавшихся из госпиталя, и увидел Ирину. В форме военного
Увидев Федотова, Ирина весело улыбнулась, сильно пожала его руку и с какой-то странной лихостью сказала:
— Вот и кончился отдых, теперь опять туда!..
Стремительно проговорив это, она вдруг опустила глаза, и по ее лицу пробежала едва уловимая тень горечи. Эта мгновенная перемена в Ирине сразу же толкнула Федотова на решительный и откровенный разговор о Бочарове.
— Ирина Петровна, — заговорил он, глядя на ее все еще опущенные глаза.
— Нет, нет! Не надо! — торопливо остановила его Ирина, поняв, о чем он хочет говорить, и, вновь весело улыбаясь и глядя на него ясными глазами, сказала:
— Желаю вам, Николай Михайлович, всего самого, самого лучшего!
— Спасибо, Ирина Петровна, — смущенно ответил Федотов и пожал ее тоненькую руку.
— А мне пожелайте, — погасив веселость в лице и глазах, строго продолжала она, — поскорее на фронт попасть. Там такие бои, столько раненых…
Она подхватила чемоданчик, поправила шинель на руке и, не дослушав Федотова, поспешно пошла к двери. Только выйдя к трамвайной остановке на Госпитальной площади, она остановилась и долго смотрела на разрисованные белыми и черными полосами массивные колонны, на отполированные шагами каменные ступеньки, на узкие и высокие старинного образца окна военного госпиталя. Разглядывая окна, ступеньки, колонны, Ирина впервые почувствовала, что в ее жизни произошел решительный перелом. Она мечтала поскорее вырваться из госпиталя, но теперь, осуществив свою мечту, растерянно стояла, не понимая, где она и что ей нужно делать. Рядом проходили люди, гремели трамваи, а Ирина все смотрела и смотрела на госпитальное здание, бессвязно вспоминая, как после трех месяцев разлуки встретилась она с Андреем, когда ее привезли в госпиталь, как радовались они этой встрече, как много и часто разговаривали, встречаясь в комнатах, в клубе, на процедурах, в госпитальном парке. И лишь одно воспоминание она упорно гнала от себя. Это был вечер, когда странно смущенный и подавленный Андрей робко сказал, что ему нужно съездить к своей семье. Тогда она сразу поняла его состояние и не испугалась его решения, а обрадовалась, искренне желая ему честно, как подсказывает совесть, решить все вопросы личной жизни, не испытывая давления с ее стороны. Она видела тогда, что он молча благодарил ее за это, и еще больше радовалась, что он правильно понял ее. Так и уехал он — смущенный, задумчивый, с затаенной тревогой и болью в глазах. Таким он и остался в ее памяти.
Ирина не помнила, сколько простояла она под молодым тополем у трамвайной остановки, напротив военного госпиталя.
— Ира! — позвал ее хорошо знакомый голос.
Она встрепенулась, растерянно оглянулась по сторонам и вновь услышала голос.
— Ира! Ирочка!
Выпрыгнув на ходу трамвая, к ней бежал невысокий молодой мужчина в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом и серой, надвинутой на лоб кепке.
— Саша! — вскрикнула она, не зная, как вести себя и что делать при этой неожиданной встрече.
Да, это, несомненно, был он, Саша Яковлев, тот самый Саша, с кем прошли ее лучшие студенческие годы и кто всего меньше года назад был для нее самым близким человеком.
Растерянно смотрела она на его все такое же бледное с пытливыми серыми глазами лицо и от неожиданности не понимала, что говорил он, держа ее пальцы в своих больших теплых руках.
— Я к тебе ехал… Писал во все концы… столько передумал… и вот сегодня сообщили, что ты ранена, лежишь в этом госпитале… я сразу же к тебе, — наконец поняла она его торопливые слова. — Как здоровье? Я так переживал, так волновался…