Люди и боги

Суржиков Роман Евгеньевич

— Правою рукой Галларда Альмера, который обвиняется в ереси!

— Но епископ-то Амессин ни в чем не обвиняется. Его-то подпись вполне себе законна.

Забыв о шерифе, мать Алиса обратилась прямиком к владычице:

— Я прошу ваше величество принять предложение генерала и разогнать сборища.

И шут Менсон, все время бывший рядом, навострил уши. Давай-ка, Минерва, вынеси решение!

Размышляя, Мира почесывала жесткую шерстку Брунгильды. Она уже знала от Ворона Короны то, что подтвердил шериф: проповедники действуют с ведома приарха. По этой причине их стоило

бы схватить, а их сторонников — разогнать. Но как при Подснежниках, так и теперь Мире не нравилась идея разгона силой. Да и прирост налогов, и убыль мелких преступлений… А впрочем, даже не это главное. «Судить строго, но справедливо, навести порядок твердой рукою» — слова напомнили Мире благословенное время владыки Адриана. Золотые годы порядка и прогресса, крепкая власть, верные и работящие подданные. Проповедники-то на самом деле правы: славно было бы, если б вернулись те годы.

— Мы не станем разгонять толпы, — постановила Минерва. — У проповедников есть законное разрешение за подписью епископа. Есть и священное право, выраженное заповедью: «Позволь иному быть». Прядок в городе не нарушается, а только усиливается. Не вижу причин для применения силы.

— Ваше величество, — нахмурилась мать Алиса, — капитул ведет священную войну против еретиков и бывшего приарха Альмера. Мать Корделия и лорд-канцлер Ориджин рискуют жизнью на полях сражений!

— Я всей душою верю в их скорую победу. Еретики с Перстами будут схвачены, доставлены в столицу и публично казнены. Их судьба послужит уроком всем, кто замышляет недоброе. Но мирная и законная проповедь — не повод для гонений.

Мать Алиса не стала спорить — вероятно, не ощущала за собою всей силы капитула. Мира знала: архиматерь Эллина совсем погрузилась в сумрак, а мать Корделия отбыла в Альмеру, так что капитул, по сути, остался без головы.

Шериф и министр финансов поблагодарили владычицу за верное решение, и все разошлись — кроме дежурных гвардейцев и шута. Менсон приложил ухо к двери, дождался, пока утихнут министерские шаги, и заявил напрямик:

— Если нет ума, собачка не поможет. Хоть гладь, хоть не гладь — в голове не прибавится.

— Ум-то зачем? — Огрызнулась Мира. — Сами сказали: решать надо сердцем!

— Так и сердца не слышу! Где оно? Сееерр-рце!

Менсон нагнулся, чтобы послушать: бьется ли что-то в груди Минервы? Понял, что при этой процедуре ухо его ляжет в совсем неподобающее место. Отдернулся, махнул рукой:

— Решай как знаешь. Дело твое.

Он намылился уходить, и Мира спросила:

— Что вам не нравится? Чем плохо мое решение?

— Ничем.

— Правда?

— Пррравда. Ничем не плохо, ничем не хорошо. Никакое оно. Все равно, что монетку подбросить.

— Что бы вы сделали на моем месте?

Менсон снял с головы колпак и зачем-то потряс перед Мирой.

— Я бы перво-наперво решил для себя главное. Хочу или нет?

— Что — хотите?

— Хочу? Или не хочу? Я-то хотел. А ты?

* * *

Еретики в Надежде лишили Бекку Литленд всякого покоя. Третий день она ходила сама не своя, слушала рассеяно, отвечала невпопад, не улыбалась ни одной шутке. Мира вызвала ее на разговор.

— Пожалуйста, расскажи еще раз, чем так плох союз Морана с еретиками?

На этот вопрос Бекка дала ответ быстрый и точный:

— Непобедимостью.

— Пояснишь?

— Шаваны не любят нести потери. Их главная сила — легкая конница, а главная тактика — налететь, обстрелять и отскочить, не получив ответного удара. Имперскую армию спасают от этого прочные доспехи, а также стрелки с длинными луками — они бьют дальше, чем луки шаванов. А теперь вообрази степную конницу с Перстами Вильгельма.

— Персты бьют дальше длинных луков и прожигают доспехи.

— Да. Атаку легкой кавалерии шаванов станет нечем отразить. Они пройдут по центральным землям и выкосят все организованные армии. Потом…

Бекка просто отвела глаза.

— Почему ты думаешь, что Моран поладит с Паулем?

— Он ушел из-под Мелоранжа не солоно хлебавши, не получив ни меня, ни город. Моран жаждет реванша, и, что хуже, жаждут всадники орды. Дай им такое оружие, как Персты, — они ринутся в бой без никаких сомнений.

— И ты думаешь, что можешь это предотвратить?

— Не знаю. Без конца спрашиваю себя, и не нахожу ответа. Я не стала слушать Морана в Мелоранже. Вряд ли теперь он услышит меня. Но шанс-то есть…

Никогда Мира не видела Бекку настолько подавленной. Она принялась утешать:

— Ты не обязана ничего делать. Это вовсе не твоя забота. Есть Ориджин и Церковь Праматерей, они же клялись победить еретиков — пусть и стараются.

— Да, ты права, — ответила Бекка с большой печалью.

— Если меня изберут императрицей, я придумаю, как быть с ордой. А иначе — пускай думает умник, который наденет корону. Не вижу причин упрощать ему жизнь.

— Тоже верно…

— Если корона останется моей, ты, как верный вассал, будешь помогать мне. Но я никогда не прикажу тебе отдаться ненавистному мужчине! Тебе отведена гораздо более важная роль: быть рядом, хвалить меня и вдохновлять на подвиги.

Шутка пропала впустую. Ребекка ответила равнодушно:

— Как прикажешь.

— Тьма! Прошу, отвлекись от этих мыслей! Мир полон рыцарей, офицеров, генералов. Их дело — защищать невинных девушек, вроде нас! А заодно и весь честный люд.

— Истинная правда, так и сказано в вассальной присяге…

— Давай пойдем на прогулку в город! Ты развеешься, очистишь голову.

— Если ты желаешь этого…

Южанка все время отводила глаза. Скверный это был знак.

— Бекка, ты собралась к Морану?

Она долго молчала.

— Не знаю. Все время ищу причин, чтобы не делать этого.

— Это не твоя обязанность. Ты не политик и не воин. Моран — твой враг. Тебя убьют, в конце концов! А если нет, то сделают рабыней!

— Перебрала все эти причины. Ни одна не показалась веской.

— Тьма! Что же тогда веско?! Ты не должна погибнуть! Плевать на Морана и на еретиков. Ты должна жить!

Ребекка покачала головой:

— Ты говоришь, как моя подруга. Но сейчас у тебя вряд ли есть на это право. Прими решение, как владычица.