Люди и бультерьеры
Шрифт:
В нежном, прозрачном, сверкающем воздухе смешались запахи молодых трав, теплой свежей земли, зацветающих бело-жемчужной пеной яблонь и вишен. Тихий ветерок пах волжской водой и дымом: дачники сжигали прошлогодние ветки и траву.
Была суббота, и садоводы с веселым остервенением готовились к новому сезону — перекапывали землю, сажали, сеяли, поливали. И только их участок сиял девственной свежестью молодой и буйной травы. Не считая нескольких цветущих яблонь, весь он был покрыт травой, и на этой веселой поляне росли еще толстые, сочные, ослепительно-желтые одуванчики.
За
Зато соседи считали их участок настоящим бедствием. Год за годом они с упорством Сизифа боролись с травой и сорняками, с проклятыми одуванчиками, которые летели с заросшего участка сотнями белых парашютиков. Одна из соседок даже отгородилась от них рвом в надежде, что через ров траве будет наступать гораздо труднее.
Другая соседка тайком приходила к ним и злобно рвала одуванчики в их отсутствие. Они все ненавидели одуванчики, эти садоводы. А для Яны не было цветка милее. Ни в одном цветке нет такой веселой и неприхотливой радости жизни. Ни один другой цветок так не напоминает солнышко, как пушистый, пахнущий далеким детством одуванчик…
И веселье шло своим традиционным чередом. Мужики жарили шашлыки, девушки готовили стол, сплетничали, курили и пили легкое вино. Дети веселой шумной толпой носились по участку. Потом в ход пошла «тяжелая артиллерия» — холодная и прозрачная как слеза водочка под аппетитный и сочный шашлычок.
— Еще раз выпьем за именинницу, а потом пойдем купаться! — закричала Фарида, бурному темпераменту которой обычно все подчинялись.
Яна чувствовала себя почти счастливой, но когда взгляд ее останавливался на муже, какая-то необъяснимая тревога тихонько сжимала ей сердце. Фарит был странно возбужден сегодня. Кажется, он пил больше всех, но совершенно не казался пьяным.
Неужели она его разлюбила?! Когда? Куда же подевалась эта страсть, куда исчезло ощущение того безмерного счастья обладания этим мужчиной? Неужели виновато только время? Только эта проклятая привычка к семейной жизни, к тому, что он жил с ней бок о бок, спал с ней, убирался в квартире и ходил на базар, возился с машиной, играл с сыном… Обыкновенные, бытовые вещи. Как у всех. А любовь, страсть в это время тихо куда-то утекала…
Уверена ли она, что хочет жить вот так с Игнатьевым? Ну пусть не совсем так: разница лишь в количестве денег и возможностей.
Не знает она ничего. А ведь они оба, и муж, и ее любовник — ждут от нее какой-то ясности, какого-то решения.
Она посмотрела, улыбаясь, на своих гостей. Все они такие хорошие, милые, умные. Но кто из них счастлив в любви? Кто из них хотя бы раз не изменил своей «половине»? Она была уверена, что таких здесь нет.
А вот Крис, милый, простодушный, радостный Крис. Вот кто не умеет предавать — собаки. Неужели только
Девочки, Айгуль и Зухра, собрали целый ворох одуванчиков. Айгуль сплела большой венок. Он был пушистый, золотой, тяжелый, пахнущий чудесным горьковатым одуванчиковым запахом.
— Пусть Крис будет чемпионом! — придумали дети и надели венок ему на шею. Крис, истомившийся на привязи, обрадовался этой веселой возне вокруг него. Он прыгал, рвался с поводка, лаял, дышал широко раскрытой пастью — ослепительно белый на зеленой траве, с золотым венком на шее.
— Сейчас мы его щелкнем! Эй, ребята, давайте с ним рядом! — закричал Денис, фотограф, и вытащил свою великолепную фотокамеру.
— Все, все идут купаться! — командовала Фарида. — Мы только наберем свежей воды и вас догоняем!
Родниковая вода в Займище была самой главной его достопримечательностью. Такой вкусной воды никто нигде не встречал. И потому все гости непрерывно бегали к колонке за свежей водой, а потом еще и увозили ее в город в специальных канистрах.
Муж Фариды Рудик был ее полной противоположностью и являл собой тип классического подкаблучника. Насколько разговорчива и шумна была она, настолько же тихим и молчаливым был Рудик.
— Рудик, пошли! — приказала Фарида, и Рудик послушно взял пустое ведро.
Колонка была совсем недалеко, на соседней аллее, как раз напротив дома дачного сторожа.
По странному стечению обстоятельств в этот же день жена Дюшеса Тонька праздновала свой день рождения. У Дюшеса в чуланчике была припрятана бутылка самогона, к которой он потихоньку прикладывался с самого утра. А потом уж, как пришла родня, началось такое застолье, что хоть свет туши! Водки — море разливанное! А все Вовка, сынок. Умеет деньги зарабатывать, стервец!
Такого благостного настроения у Дюшеса давно не было. И Тонька не ворчала, довольная тем, что может показать своим родственникам, что живут они хорошо и ни в чем не нуждаются.
И погода такая теплая, и все вокруг цветет и пахнет… Божья благодать, да и только!
Дюшес вышел из душной избенки, где затянули песню подвыпившие родственники. Он сел на крыльцо и вытащил папиросу.
— Эх, какая красота! Люблю я вас всех, люди… — умиленно и пьяно думал он, глядя на дачников, старательно возделывающих свои огороды на еще по-весеннему прозрачных участках.
Чуть початая бутылка водки, которую он ловко стащил со стола, приятно оттягивала карман. Воровато оглянувшись, Дюшес отхлебнул из горлышка и улыбнулся: хорошо жить на свете! Его неоформленная туманная мысль, вяло в нем бродившая, вдруг отчего-то сконцентрировалась на этих самых ненавистных ему «писаках». Они тоже гуляли сегодня. Кажись тоже отмечают день рождения этой самой «Шерон Стоун», как он ее про себя называл.
Дюшес вдруг удивленно подумал: а чего, собственно, он их ненавидит? Что они ему сделали? Как и когда все это началось? Хоть убей, не помнил он этого! Что же он и эта «Шерон Стоун» не поделили? Неужели места на земле иль воздуха не хватает? Так всем же хватит…