Люди и бультерьеры

Валеева Майя Диасовна

Рудик был не Игнатьев, но ведь именно он, Рудик, был со мной сейчас. Он робко поцеловал меня в лоб, и еще более робко коснулся губ, и тогда я ответила ему жадным и грубым поцелуем. Он растерялся, он затрясся весь от желания и возбуждения, он зашептал бессвязно:

— Милая, милая… я так хочу тебя, я давно тебя хотел… Я люблю тебя…

Я расстегнула ворот его рубашки и провела рукой по волосатой груди. Я сделала это из какой-то злой тоски, словно бы хотела отомстить Игнатьеву за его отсутствие. Я не хотела Рудика. Я хотела, чтобы меня кто-то растоптал, изнасиловал, уничтожил за то, что рядом нет Игнатьева. Чтобы мне стало еще хуже. С мстительным удовольствием

наблюдала я за любовным трепетом Рудика, и за собой тоже. Я ощущала его горячее напряженное тело, его мягковатый животик, его небритый подбородок, его неровное дыхание. Потерявший рассудок самец трепыхался надо мной, глаза его закатились, и лицо заплыло масляной пленкой сладострастья. Я смотрела сквозь него, на яркие, высокие и холодные звезды. Я думала о том, что я не верю в абсолютную смерть. И потому мой Крис, я знаю, сейчас там, где-то среди этих сверкающих звезд… И можно ли понять, где и когда кончается жизнь и начинается смерть? Они переплетены, как нити в одном холсте — холсте, которому нет ни конца ни края. И нет конца и края ни у жизни, ни у смерти… И потому умереть — совсем не страшно…

Мой Крис… Он случайно пришел в этот мир и также случайно ушел. Он не ушел бы сегодня, если бы я не ненавидела Дюшеса и если бы Дюшес так не напился, если бы у меня не было сегодня дня рождения, если бы я послушалась мужа и оставила Криса дома, если бы я смогла пересилить свою ненависть и не спустила бы его с поводка, если бы рядом в тот миг был Игнатьев… Но он не был рядом потому что, он не мой муж… Если бы, если бы, если бы!

— Яночка, что с тобой, почему ты стонешь?! — Рудик склонился надо мной и бережно прикрыл мою обнаженную грудь. — Яночка, как ты прекрасна…

— Ерунда, Рудик, забудь, ничего не было!

— Да я ж… ничего… я просто счастлив… — глупо продолжал бормотать он.

— Ты прав, особенное удовольствие — трахнуться на том месте, где убили Криса.

— Прости меня, я…

— Рудик, а ты веришь в предупреждения свыше? В дурные предзнаменования?

— Верю, только я их не понимаю.

— Сегодня твоя дочка сплела венок из одуванчиков и одела на шею Криса. Она уже словно хоронила его… А еще сегодня мы везли его в простыне, чтобы не испачкать машину. Теперь это будет его саван, в котором мы его похороним… Если бы только мы могли видеть эти предупреждения! Но мы слепы и глухи, — отчаяние все сильнее сжимало меня. — Мы умеем только ненавидеть, мстить и сеять ненависть вокруг себя. Что же такое ненависть, Рудик?!

— Да я как-то… — испуганно промямлил Рудик, еще не пришедший в себя от столь неожиданного и счастливого совокупления со мной.

— Зачем я ненавидела Дюшеса, а он меня? За что? Да я сама не знаю. Ни за что. Просто так. Это был фантом моего воспаленного воображения. Совершенная случайность. Но этот фантом взял и убил Криса. Теперь я понимаю, Рудик, не Дюшес его убил. А наша с ним ненависть! Еще сегодня утром я могла бы прийти к Дюшесу и сказать: «Послушай, Дюшес, давай все забудем, нам нечего делить!» И тогда… тогда Крис был бы жив.

— Я не хотел тебе говорить, Ян, но сегодня Дюшес сам хотел с тобой помириться. Только Фарида, ну ты ж ее знаешь, она его послала подальше. Она его выматерила… Прости, что не сказал тебе раньше. Может, если бы сразу сказал — ничего бы не случилось.

— Господи, Рудик, но почему?! Даже этот опустившийся алкаш Дюшес оказался благороднее всех нас вместе взятых! — меня поразило признание Рудика. Пригвоздило, придавило к земле.

Я вдруг поняла, что во мне нет больше ненависти. Острое и светлое чувство освобождения, почти радости объяло меня. Крис, мой

Крис! Ты умел любить, как ты умел любить! Своей смертью ты научил любви меня, бездушную и слепую. Ты научил меня любить и прощать.

Была уже глубокая ночь, когда мы с Рудиком пришли домой. В доме царил беспорядок и пахло тяжелым сонным перегарным дыханием. Я даже не знала, кто из гостей уехал, а кто нет. В зале, на диване, безмятежно спала Фарида, румяный злой ангел прошедшего дня. Рудик осторожно, как нашкодивший кот, подлег к боку своей жены и затих.

Я заползла наверх, в комнатку сына, свернулась на его детском диванчике и провалилась в черные, тяжелые, больные сны.

Утром медленно поднималось золотое солнце, по реке полз туман, роса сверкала на травах и ветвях елей и молодых сосен. Мы похоронили Криса на пригорке, на светлой сосновой поляне. Мы часто с ним приходили на эту поляну. Он носился по ней белым смерчем, прыгал за палками, и его звонкий лай разлетался по всему лесу…

Песчаная земля с охотой поддавалась острой лопате, и могилка получилась глубокой.

Я так и не заглянула под белый саван. Я не хотела видеть Криса мертвым. Я запомнила его живым, веселым, сильным, полным безудержного восторга.

В сумраке елей приглушенно куковала кукушка. И запоздалый соловей выщелкивал свои изысканные коленца. И голос кукушки, и его трели были печальны. Наверное, они пели реквием моему Крису.

Но я по-прежнему не верила, что под этим песчаным холмиком лежит моя веселая белая собачка. Все казалось, что сейчас Крис выскочит из-за деревьев, и я прижму к себе его тяжелую голову с яркими коричневыми глазками и горячей пастью.

Шли обратно мимо домика Дюшеса.

Кто-то из мужчин, кажется Денис, заметил:

— Ну, что с этим козлом делать будем? Может, братву на него нагнать, пусть теперь платит за ущерб? Вовек не расплатится!

— Ему надо отомстить, гаду! — убежденно сказала Фарида и взяла меня под руку: — Янка, не волнуйся, мы этого так не оставим!

Я приближалась к его дому в каком-то страхе. Если бы на наш участок была еще какая-то дорога, я ни за что бы не прошла мимо Дюшеса. Но другой дороги не было. Я надеялась, что Дюшес не покажется.

Мы шли мимо него, как мимо минного поля. Наступишь на мину и взорвешься. Или не наступишь.

Но Дюшес, видимо, увидал нас в окно. Он выскочил на крыльцо именно в тот момент, когда я с ним поравнялась.

Мы снова оказались с ним лицом к лицу. От него разило перегаром. Его тусклые глаза туманила все та же вчерашняя ненависть.

— Что, получила?! Каюкнулся твой кобель? — он раскрыл темный провал рта, и я вздрогнула от неожиданности и ужаса: на меня смотрела маска мертвеца. Череп с провалами вместо глаз. В голове моей прозвенело: «Мертвец!» Мелькнуло и рассеялось страшное видение. Но в мозгу осталось слово — мертвец. Я похолодела.

— Ты ответишь, ты заплатишь, падла! — закричала Фарида.

— На, выкуси! — Дюшес сделал непристойный жест. — У меня все схвачено, только суньтесь! Мы вас и в городе достанем, косточек не соберете!

Выбежала Тонька, схватила мужа за руку:

— Валера! Валера!

Взглянула на меня с виноватым испугом:

— Мы заплатим, это дорогая собака, я знаю, я скажу сыну…

— Пш-ла, шмара! — Дюшес оттолкнул ее, оттеснил к двери.

— Вы уже заплатили… — тихо сказала я, но меня никто не расслышал. Друзья тянули меня прочь, но я продолжала вглядываться в Дюшеса. Не было никакой на нем маски, все это мне показалось. Только слово, застрявшее гвоздем, отчетливо звенело в голове: «Мертвец. Мертвец.»