Люди и куклы (сборник)
Шрифт:
Так они вошли в городок и добрались до крыльца дома на огородном участке. Пес присел на дорожке и наблюдал, как Алексей Алексеевич отпирал нехитрый дверной замок.
— Пойдем, — позвал Кромов пса, — надо же обсушиться, привести в порядок амуницию.
Пес не шевельнулся, Кромов вошел в дом, оставив дверь открытой. Зажег лампу. Пес медленно, осторожно взошел на крыльцо, двинулся дальше в комнату.
Кромов не обращал на него внимания. Сбросил промокшее пальто, шляпу, пиджак. Надел сухую куртку.
Вынул из кармана
Прошел мимо пса, закрыл дверь.
Пес только ухом повел слегка.
Кромов вернулся к столу, отрезал кусок сыра, поманил собаку:
— Иди сюда.
Пес завилял хвостом и подошел.
— Садись. — Алексей Алексеевич похлопал по старому креслу.
Пес подумал и прыгнул в кресло. Кромов дал ему сыр. Пес мгновенно проглотил и облизнулся.
Алексей Алексеевич разделил сыр пополам и положил на стол перед псом, рядом с рюмкой. Пес деликатно взял, стал есть. Кромов наполнил рюмки.
— Будь здоров, — чокнулся с рюмкой на столе.
Пес смотрел на него, склонив голову набок.
— Не понимаешь. Извини. А вотр санте! — И выпил рюмку.
Протянул руку к фотографии, которую положил на стол, когда пришел поручик. Из рамки на него смотрела Наталья Владимировна Тарханова.
— Извините, — сказал ей Кромов, — я пьян. — И поставил фотографию на стол.
— Как тебя зовут? — спросил он.
Пес заерзал в кресле.
— У нас бы тебя назвали Полкан. Нет, для Полкана ты мелковат, а потом мы не можем быть с тобой в одном чине. А для Шарика ты тощий больно. Я тебя буду звать Дружок. Хорошо?
Кромов закурил и тяжело задумался.
— Полагаешь, я нейтрал? — с пьяной серьезностью Алексей Алексеевич спросил пса. — Ни богу свечка ни черту кочерга? Ошибаешься… Я всю жизнь презирал нейтралов! Так-то вот, Дружок мой лопоухий…
Лампа горела, хотя за окном уже было утро. Дождь кончился. Кромов спал, укрытый курткой. Пес пристроился в ногах кровати. Наталья Владимировна смотрела на них из рамки портрета.
XVIII
Наталья Владимировна
Наталья Владимировна держала в опущенных руках свой портрет и смотрела на спящего Кромова, в ногах которого пристроился вислоухий пес. Пес давно следил за ней одним глазом. Он видел, как она вошла, как взяла со стола портрет. Судя по ее уверенным, спокойным движениям, она имела на все это право, и пес на всякий случай слабо повиливал хвостом.
Алексей Алексеевич застонал, повернулся на спину и открыл глаза. Некоторое время он смотрел на Наталью Владимировну, потом закрыл глаза и отвернулся к стене. Пес спрыгнул с кровати.
Наталья Владимировна не знала, что подумать.
— Алексей Алексеевич, — страдальчески вздохнула она.
Кромов стремительно вскочил с кровати, словно его подбросило пружиной.
Теперь Кромов смотрел на свою гостью, не понимая, снится это ему или нет.
Наталья Владимировна только сейчас подумала, что, возможно, поступила поспешно, появившись здесь. Она растерялась, но старалась совладать с собой, и голос ее потому прозвучал излишне сухо.
— Алексей Алексеевич, — сказала она. — Я съехала с квартиры и распродала все свои вещи. Оставила только самое необходимое.
Она пошла к выходу. Кромов, как лунатик, двинулся за ней.
Она распахнула дверь.
У калитки, занимая всю ширину улочки, возвышаясь чуть ли не вровень с его домиком, вытянувшись до участка папаши Ланглуа, стоял огромный фургон.
Рабочие вытаскивали из него белый рояль.
Приступ безудержного смеха бросил Кромова на перила крыльца. Слезы выступили на глазах.
Пес бешено лаял, прыгая вокруг них.
Кромов едва сладил с этим приступом, когда она спросила:
— Вы не прогоните меня?
Хохоча как сумасшедший, он опустился перед ней на колени.
XIX
Май 1923 года. У ворот Русского кладбища
Строгий православный крест, облицованный белым мрамором. Внизу, на табличке, выбита надпись: «Софья Сергеевна Кромова» — и даты рождения и смерти.
Алексей Алексеевич, положив цветы на перекладину креста, постоял, задумавшись. Потом медленно побрел по дорожкам кладбища, вглядываясь в надписи на надгробиях.
В сквозящих весенних ветках насаженного рядами кустарника на низком цоколе мелькнула фамилия: «Горчаков».
Сердце будто оборвалось. Глотая прохладный майский воздух, Кромов раздвинул ветви и шагнул к могиле.
«Горчаков Федор Федорович, профессор архитектуры». Буквы написаны славянской вязью.
Выйдя из ворот, Кромов надел шляпу и долго прикуривал, ломая спички и загораживая огонек от налетавшего ветра.
Сбоку от ворот, на дощатом прилавке под низким навесом, цветы. Продавец — плотный мужчина с красным обветренным лицом — неторопливо вяжет букетики. Рядом, прислоненные к стене, стоят венки.
Безлюдно.
Только вблизи прилавка, прямо на тротуаре, рядком расположились нищие. Шесть-семь жалких фигур, одетых в разноцветное тряпье.
Когда Кромов проходил мимо, продавец окликнул его:
— Мосье, позвольте прикурить…
Краснолицый раскурил обломок сигары, поворачивая в пальцах протянутую ему сигарету, и спросил:
— Мосье русский?
Алексей Алексеевич утвердительно кивнул.
— Только русские дают прикуривать вот так. — И для наглядности повторил движение Кромова. — Среди этих, — мотнул головой в сторону нищих, — тоже есть русские. Двое. Один, вон тот, скрюченный, если его разговорить, бывает презабавный. — И покрутил пальцем у виска.