Люди и куклы (сборник)

Ливанов Василий Борисович

Горчаков стоял, отвернувшись к окну.

— Мама! — Платон протянул к ней руки.

— Помолчи! Самый трудный путь в жизни, Алексей, это путь к самому себе. Ты отвергаешь старую Россию, и она отвергнет тебя. Не жди от нее ни помощи, ни пощады… Ступай же. Ступай!

Кромов снял с вешалки пальто.

— Алексей! — Софья Сергеевна вошла в прихожую. Старое лицо ее было мертвенно-страшно. — Я все прощала твоему отцу, хотя никогда не понимала его мыслей… все вынесла: опалу, его ожесточение… Я любила его, терпеливо несла свой крест, оберегала вас, моих сыновей… Отец

своей смертью освободил меня… И теперь ты, Алеша… Все снова… Я не могу… Не хочу… выше сил… Оставь нас… Прости. — Беззвучно шепча что-то сморщенными губами, она перекрестила сына, потянулась поцеловать его, но почему-то раздумала.

Он открыл дверь и вышел. Когда очень медленно спускался по лестнице, было слышно, как часы в доме бьют полночь.

X

Июнь 1918 года. Голубой конверт

Кромов в очередной раз возвращался с марсельского причала. Темнело. В узком проходе из-за пирамиды ящиков навстречу ему выступил человек — котелок, узкий черный сюртук, черный сложенный зонт с массивной ручкой, черный портфель.

— Господин Кромов? — спросил черный человек.

Алексей Алексеевич остановился:

— С кем имею честь?

— Вы меня не узнаете?

Незнакомец уперся в лицо Кромова выпуклыми черными глазами.

— Извините, нет. Мы с вами встречались в России?

— Нет, в Париже, я работал в управлении у Цитрона [2] .

— У…?

— У Андре Ситроена. Мы с ним оба одесситы, земляки. Фирма «Ситроен» выполняла ваши военные заказы, вы несколько раз посещали наше парижское предприятие.

— Чем могу быть вам полезен сейчас?

2

Переехав во Францию, одессит Цитрон поменял фамилию на Ситроен.

— Вы облегчаете мою задачу. В данный момент я представляю интересы не «Ситроена», а другой фирмы.

Незнакомец щелкнул замочком портфеля, извлек голубой конверт.

— Вы деловой и опытный человек, господин Кромов! Крупное акционерное общество, которое я в данный момент представляю, надеется видеть вас в роли управляющего. Дело вам знакомое — распределение военных заказов. Контракт здесь, любые поправки внесете сами. Кроме того, здесь два оплаченных билета на теплоход «Королева Виктория» до Нью-Йорка. Там вас встретят и отвезут в ваш новый дом: Сан-Франциско, Альворадо-стрит, 116. Теплоход отплывает раз в две недели из Бордо.

Незнакомец протянул Кромову конверт. Алексей Алексеевич взял.

— Вам приходилось бывать во Фриско?

— Нет, — сказал Кромов, — но я знаю одну песенку:

Один молодой паренеки Соскучился жить одиноки. И вот в город Фриско К податливым киско Спешит на свидание он…

Незнакомец приподнял котелок и быстрыми шагами стал

удаляться.

— Передайте мой привет господину Ситроену, — бросил вслед ему Кромов.

— К сожалению, это невозможно. Французское правительство отказало ему в кредитах, и он умирает от кровоизлияния в мозг! До встречи во Фриско!

Выйдя из здания вокзала в Париже, Кромов взял такси.

Машина проехала через ночной, освещенный яркими рекламами город, выехала на набережную и свернула в узкую улочку.

За низкими оградами светились окна особняков.

Машина затормозила у тротуара. Алексей Алексеевич зашагал вдоль оград. Остановился у ворот одного особняка. Дом был залит огнями.

Кромов отступил в густую тень дерева. Из дома до него долетели пассажи рояля. Голос, знакомый голос Натальи Владимировны запел по-русски: «Нет, не тебя так пылко я люблю…»

Алексей Алексеевич слушал.

Потом раздались аплодисменты. В освещенном окне задвигались силуэты людей.

Кромов вышел из-под дерева и поспешил к своему такси.

XI

Июль 1918 года. Продажа коня

В жокейской Парижского отделения «Жокей-клуба», где по стенам в строгом порядке были развешаны уздечки, шпоры, хлысты и седла, на табуретке сидел одетый по всей форме профессиональный жокей, платный сотрудник клуба — англичанин, — и натягивал сапог. Рядом стоял Кромов.

— А кто покупатель, Бен?

— Он не назвал себя. По обличью — французский офицер. — Жокей мучился с сапогом.

Сапог наконец сдался и налез на ногу. Жокей встал и притопнул.

Кромов достал часы, взглянул:

— Без двух минут десять. Пора, пошли.

Англичанин надел цилиндр.

Они вышли из жокейской — высокий, начавший полнеть Кромов и маленький сухощавый жокей, — миновали полутемный, идеально выметенный коридор конюшни, жокей толкнул калитку в сплошных деревянных воротах, и они шагнули через высокий порог на залитое слепящим солнечным светом скаковое поле.

Оба зажмурились от яркого света, и, едва глаза привыкли, Кромов увидел, что через скаковое поле к нему, стараясь не спешить, идет мужчина в форме французского офицера. Он показался Алексею Алексеевичу знакомым.

Да это же Петька Воронский! Петька, его однокашник по Пажескому корпусу, всего на год моложе. Почему он во французском мундире?

— Кромов! Алешка!

— Петька Воронский! Как прикажешь понимать сей маскарад?

Англичанин невозмутимо наблюдал встречу старых приятелей: объятия, похлопывание друг друга по спинам.

— Это, брат, не маскарад, — сказал Воронский, двигая полными красными губами. — Ты имеешь честь разговаривать с полковником французской армии.

— Вот как? — Выражение радости от встречи сбежало с лица Кромова. — Маньчжурскую кампанию ты начинал прапорщиком.

— А два года назад получил ротмистра. Ты знаешь, как туго у нас продвигаться по служебной лестнице. Французы сразу оценили меня — по достоинству.

И Петька Воронский подмигнул.

— Поздравляю. — Алексей Алексеевич перешел на французский язык.