Люди и куклы (сборник)
Шрифт:
— У нас просто разное представление о революции, господин советник. — Кромов даже не удосужился повернуть голову в его сторону. — Мой отец говорил, что настоящая русская революция будет тогда, когда народ пойдет с топориками. А тогда, насколько я понимаю, никому из нас не поздоровится.
Если посол багровел, то советник побледнел.
— Вы играете с огнем, господин полковник.
— Мне не привыкать. Я — военный.
Посол счел нужным вмешаться:
— Вы сгущаете краски, граф. В России высоко ценят ваши
Кромов не дал ему договорить:
— Неужели у нас уже пришли к такой катастрофе, что честность является заслугой?
— Господа! — Жена Кромова как бы нехотя поднялась, соболий палантин сполз в кресло, открыв покатые матовые плечи. — Господа, мы собрались слушать музыку, а ты, Алекс, вечно затеешь какие-то скучные споры. Я женщина, мне нет дела до вашей политики… Это невыносимо, в конце концов. Для женщины всегда прав тот, кто умеет ухаживать за ней, проявлять внимание. А русский он, француз, англичанин или… мне решительно все равно.
Мужчины рассмеялись, кое-кто из дам зааплодировал.
— Шарман, шарман!
— Русские мужчины так утомительны, — капризно пожаловалась она по-французски. И снова по-русски: — Одна мадемуазель Тарханова, кажется, слушала тебя, Алекс, и то из вежливости.
Наталья Владимировна смутилась.
— Может быть, не только из вежливости, — игриво предположил молодой начальник протокола. — Граф — красивый мужчина.
— Правда? — Мадам Кромова умело разыграла удивление. — Вот сразу заметно, милый Жорж, что вы мало разбираетесь в женской психологии. Впрочем, когда Алекс в военной форме, я ему многое прощаю…
В гостиную ступила новая фигура. Смокинг сидел на фигуре безупречно.
— Господин посол, — произнесла фигура бесцветным голосом, — прикажете начинать?
Все поднялись и двинулись к выходу.
На рояле — высокий бронзовый канделябр о шести свечах. Второй такой же поставили на пол, с краю маленькой эстрады, у ног певицы. Наталья Владимировна, опираясь правой рукой на крышку рояля, склонилась в поклоне. Небольшой зал, из которого сыпались аплодисменты, тонул в темноте. Наталья Владимировна выпрямилась, приготовилась. Она хорошо представляла себе, что очень эффектно выглядит в темном подсвете свечей, и порадовалась, что выбрала для концерта это красное бархатное платье.
Кто-то в темном зале кашлянул, наступила тишина.
Наталья Владимировна кивнула аккомпаниатору.
Утро туманное, утро седое…
Ослепленная светом свечей, она не видела, как между стульями к послу пробрался безликий человек в смокинге и что-то шепнул на ухо. Посол пошептался с советником. Шепот зашелестел по рядам от кресла к креслу. Мужчины стали подниматься и покидать зал.
За ними потянулись дамы.
Зал быстро пустел.
Наталья Владимировна пела:
Вспомнишь и лица, давно позабытые…
Что за шум из зала?
Она продолжала
Наталья Владимировна шагнула к самому краю маленькой эстрады, загораживаясь ладонью от света свечей.
— Что происходит? — прекрасным голосом, каким пела, спросила она. — Дайте свет.
Шум стих. Люстра осветила зал. В боковых дверях мелькнул чей-то черный смокинг и исчез. Маленький зал был пуст. В центральном проходе лежал стул.
Почти в центре третьего ряда одиноко сидел Алексей Алексеевич Кромов.
— Что случилось? — Наталья Владимировна растерялась. — Пожар?
— Не пугайтесь, Наталья Владимировна, — ответил Кромов. — Пожар, но очень далеко. В России.
V
Ноябрь 1917 года. Полбышев
Полковник Алексей Алексеевич Кромов обычно являлся на службу раньше всех своих сотрудников, но в это осеннее ненастное утро он сильно запаздывал. Впрочем, его сотрудники, которые в этот час, как правило, уже трудились каждый за своим столом, перебрасываясь короткими репликами исключительно по делу, в это утро за свои рабочие места так и не сели.
Они сгрудились вокруг пожилого бухгалтера, который им что-то неутомимо объяснял, поминутно сдвигая на лоб очки в железной оправе и тыча пальцем в исписанный цифрами лист, который он держал перед своим носом.
Только один человек не участвовал в этом обсуждении. Человек этот был унтер-офицер Георгий Иванович Полбышев.
Нельзя сказать, чтоб его совсем не интересовало происходящее в комнате. Время от времени он поднимал свое курносое лицо от бумаг, которые прилежно просматривал, и косился в сторону сотрудников, прислушиваясь к их разговору.
Тогда до него доносилось:
— В одном только Банк-де-Франс сто двадцать пять миллионов! С ума сойти! — вскрикивал штабс-капитан Шабашников, хватаясь за пушистую бородку. — Да это же…
— Господа, давайте споем, господа, — совсем некстати предлагал коллегам бравый поручик Чоб, который с утра где-то «клюкнул». — Что-нибудь трогательное…
На него зашикали — и снова совещаться:
— Ведь надо же решать, как преподнести…
И опять бухгалтер бубнил свое, тыча в цифры на листе.
Полбышев ерошил светлые, выгоревшие свои волосы и углублялся в дела.
— Хорошо, что его сиятельство штата не раздувал, а то бы… представляете? — таращил глазки прапорщик Кока Лещинский.
— Куда это французы сбежали? — пьяно недоумевал поручик.
— А при чем тут французы? Ихней доли тут нет, — категорически заявлял Шабашников.
И снова бухгалтер: «бу-бу-бу», «бу-бу-бу».
Полковник Кромов вошел в комнату внезапно. Сотрудники бросились по своим местам и вытянулись по стойке «смирно».