Люди и время
Шрифт:
Через два дня девчата собрали свои нехитрые пожитки, мать отдала им деньги – какие были и обручальные кольца. Поехали за счастьем в Москву-город. От деревни до железной дороги километров десять-двенадцать. Погода хорошая. Чтобы сократить путь, пошли лесом. Выходят из леса (до станции осталось около километра), а перед ними – здоровый парень с ножом в руке и так спокойно, с ухмылкой: «Девки, деньги, золото!» Бабушка говорит: «Да пошёл ты!» Тот ударил её наотмашь ножом. Она схватилась за лезвие рукой – правой, а левой с размаху врезала бандиту. Тот упал. А девушки помчались прочь. Рана на ладони была серьёзной, долго не заживала.
В городе бабушка устроилась в Градскую больницу. Начала уборщицей. От работы не отлынивала, да и была привычна даже к самому тяжёлому труду. Со временем окончила курсы санитарок и помогала на кухне. Она любила готовить, и
Пришло время НЭПа, открылись магазины, где можно было купить любые продукты, но за длинные рубли. Бабушка пошла в магазин, на накопленные деньги набрала продуктов, и кое-что из одежды для матери. Отправилась в деревню. Приехав домой, выложила на стол всё, что привезла. Мать минут пять не могла слова выговорить, а потом расплакалась и, когда пили чай, всё причитала: зачем так на неё, старуху, потратилась! «Старухе» было чуть за пятьдесят.
На следующий день, рано встав, Настя уехала в Москву – работу нельзя пропускать. В 1922 году она пошла на завод АМО. Правильно сказать, в то время – мастерские. Там же работали ее старшая сестра Мария и мой будущий дед Спиридон. На заводе они и познакомились. Анастасия и Спиридон расписались. Им дали комнату в бараке на берегу Москва-реки. В те трудные годы становления советской власти существовал неписанный устав: жизнь – это работа, а работа – это жизнь.
Дед после долгих войн возвратился домой в 1921 году по ранению и контузии. В 1922 году в Кожухово приехал Феликс Эдмундович Дзержинский – председатель Чрезвычайной комиссии, проще – ЧК для сбора средств голодающим Поволжья, где царил массовый голод. Собрал народ и попросил помочь, кто чем может. Бабушка пошла домой, взяла награды деда – три Георгия и именной наган. Оружие выкинула в реку, а ордена положила на заднее сиденье машины, откуда выступал Дзержинский. Дед, узнав, что был выброшен наган, очень расстроился и вспоминал об этом многие годы, а о Георгиевских крестах говорил просто: если они помогли кому-то сохранить жизнь, пусть так и будет. В 1935 году из Кожухова переехали в Ростокино. В этом же году взяли на воспитание мальчика двенадцати-тринадцати лет, звали его Александром. Саша хорошо учился, был физкультурником. В четырнадцать лет он поступил в ремесленное училище, продолжал заниматься спортом. Успешно его окончил и сразу исчез, даже не попрощавшись. Но волновались в семье недолго. На второй день поздно вечером пришли гости из НКВД. Сказали, что с сыном всё в порядке, и попросили не волноваться, а соседям сказать, что ушёл служить на Северный флот. Вот и весь сказ.
Наступил 1941 год. Бабушку пригласили возглавить столовую в издательстве «Красной звезды». Она очень удивилась этому предложению, но в кадрах сумели убедить. Приступила к работе. Перед самой войной к ней в кабинет вошёл молодой, складно скроенный парень в военной форме. Это был Александр. Бабушка его сразу не узнала. Он говорит, смеясь: «Мама Настя, не узнали?» Обнялись, поговорили минут пять, Александр сказал, что он прикреплён к этой столовой – поставлен на довольствие. Но видеться чаще не пришлось – началась война. А весной 1942 года бабушку арестовали и посадили, как потом оказалось, по ложному доносу. В то время это было обычным явлением.
Попала она в лагерь где-то под Москвой. Этот период своей жизни старалась не вспоминать. Мне рассказала о пребывании в лагере в 1959 году, я это хорошо запомнил. В то время на экраны страны вышел сильнейший фильм «Судьба человека» режиссёра Сергея Бондарчука. Там было много сцен о зверствах фашистов в концлагерях. Смотрели фильм я, дед и бабушка. Телевизор КВН и линза с дистиллированной водой. Бабушка в какой-то момент заплакала и вышла за перегородку, а мы досмотрели кино. Где-то через два-три дня мы были с ней вдвоём. Я её спросил, почему она расплакалась. Бабушка вздохнула и сказала: «Ты уже взрослый!» – и рассказала о том, как в лагере над женщинами издевалась охрана, особенно, как ни странно, охранницы. Вот только один эпизод. Изобьют заключённую, потом двое мужчин её за ноги волокут, а сзади идут две пьяные охранницы и бьют бедняжку ногами, стараясь попасть по голове, и тихо сказала: «Если бы не Саша, вы бы меня не увидели!».
Бабушка Настя отсидела чуть больше полугода и была, к своему удивлению, освобождена за один день. Её переодели в хорошую одежду, и на легковой машине привезли домой. Дома никого не оказалось. Дед был в командировке в Ульяновске. Моя мать со студентами – на лесозаготовках. На следующий день бабушка вышла на работу. В 12 часов к ней в кабинет вошёл седой серьёзный мужчина в штатском, извинился и сказал, что человек, который написал на неё донос, будет наказан. Потом передал письмо от Александра. Всё стало ясно. Приехав из очередной командировки, Саша пришёл в столовую, спросил бабушку, но никто ничего ему не ответил. Он – в кадры издательства. Начальник всё рассказал. В последний раз Александр приезжал в конце лета 1945. Притащил гору подарков. Много одежды. Пробыл недолго – его ждали машина с шофёром и человек в штатском. Больше его мои близкие не видели. А в 1948 году бабушку и дедушку вызвали в одно из государственных учреждений. Рассказали, как погиб Александр. Это было в Западной Украине, где зверствовали бандеровцы. Его убили, подняв на вилы. Коллеги показали его награды, но не отдали. Сказали, что ещё не время.
А бабушка в 1967 году умерла в сумасшедшем доме – психика не выдержала всех жизненных испытаний.
Каток
Мало было радостей и развлечений для детей войны в первые мирные годы. В районе, где я жил, не знали о спортивных секциях и так называемых кружках по интересам, тем более не имелось там массовиков-затейников. Вот мы сами себя и «затеивали», в смысле организовывали. Кроме основного развлечения – игр на деньги: в пристенок, казёнку, расшибалку, чёт-нечет – популярными были лапта, вышибала, чижик ну и, конечно, для малых – войнушка.
Зимой основным занятием было катание на лыжах и коньках, но особенно любили хоккей. Каток заливали сами. Воду носили в вёдрах. На всякий случай отмечу, колонка – метрах в трёхстах. Вот оттуда и таскали. С утра – те, кто учился во вторую смену, а вечером – те, кто в первую. И играли так же. Утром – вторая смена, вечером – первая. В воскресенье (а выходной в то время был только в последний день недели) гоняли с утра до позднего вечера. Коньки с ботинками имели немногие. В основном «гаги», прикрученные к валенкам. Я начинал со «снегурочек», на которых каталась ещё моя мама. Позже мне подарили коньки на ботинках, уже не помню кто. Это были «гаги», размер сороковой. Я их надевал на валенки. Валенки вставлял в ботинки, зашнуровывал дома, выходил на улицу и шёл до катка. Возвращался иногда ползком, в буквальном смысле, – ноги не держали. Клюшки делали сами. Помогали старшие ребята. Крюк делали из фанеры и сажали на клей, дополнительно прикручивая изолентой, но, к сожалению, они очень часто ломались. Первая фабричная клюшка у меня появилась в конце 1958 года. Это был подарок на Новый год. В то время – не просто подарок, а очень ценный подарок. А те, у кого не было коньков, или они не умели кататься (такие тоже были), играли в хоккей в валенках.
В том же году в декабре я первый пошёл на городской каток. Рядом было два катка. Один – на стадионе «Труд», что на Мазутке, другой – на ВДНХ. Я пошёл на «Труд» и сделал большую ошибку, что отправился туда один. В то время на каток принято было ходить «кодлой», в смысле, группой человек по 15-20. Без драк не обходилось, но об этом позже. Короче, выходя из раздевалки, получил коньками по горбу, то есть по спине. Мне повезло, что попали не по голове и не лезвием.
Вы, уважаемый читатель, удивитесь, как это коньками? А очень просто. Их носили через плечо, связывая шнурками, что очень удобно в массовых драках. Держишь за шнурки и бьёшь с размаху. Ну а тому, кого бьёшь, как повезёт: кому ботинком, кому лезвием. Где-то, в году примерно 1962, запретили так носить коньки. Много было драк с коньками, и самое главное – очень много серьёзных увечий.
О том, что произошло со мной на катке, я рассказал старшим ребятам. Они рассмеялись: «А как ты хотел? С бесхозными так всегда и поступают. Ты же пришёл один!» Об этом узнал дядя Саша. Он мне сделал замечание: «Могли покалечить. Железки всё-таки!» То, что он был великим педагогом, я уже отмечал. Дальше он сказал: «Надо это исправить». Спросил, свободен ли я в следующее воскресенье. Я ответил, что свободен. «В два часа в воскресенье под вывеской «Стадион «Труд» тебя встретят и закроют вопрос». Наступило воскресенье. Быстро сделав уроки (без этого никак – мать была дома), взял коньки и пошёл на каток. Ровно в четырнадцать был в назначенном месте. Там стояло человек пять-шесть ребят, довольно-таки взрослых, в коротких модных полупальто, сапогах и, несмотря на мороз, в кепках и белых кашне. Все курили. Высокий парень плотного телосложения сказал: «Владимир, пошли». Я про себя отметил, что не Вова или Володя, и сказал, что надо взять билеты. Тот ответил: «Уже взяли». И засмеялся.