Люди на перепутье
Шрифт:
— Ну конечно, сестра порадовалась за меня и передает тебе привет, — ответил Ондржей первое, что пришло в голову. Зачем рассказывать о ссоре с Руженой, не стоит заводить об этом разговор.
Ондржей шел как потерянный. «Вправду ли я в Улах и иду в обнимку с Лидкой Горынковой, которую когда-то ревновал к Францеку Антенне? Она так же хороша, как и прежде», — думал он.
Ветер с гор трепал одежду Ондржея, рвал его шляпу, подгонял в спину. И стоило только оглянуться, чтобы убедиться, что ты в Улах: на фоне вечернего неба и острых гребней гор высится труба над скопищем кубообразных
Подойдя к ольховой роще, они дальше пошли поврозь: тропинка была слишком узка для двоих. Лидка машинально остановилась и взглянула на Ондржея — потом ей было очень стыдно этого взгляда, — в этом месте начинается уединение, и за поворотом они обычно целовались. Но Ондржей отступил, как-то нелепо опустив руки.
— Ты словно мертвый какой-то, — вздрогнув, сказала Лидка, поправила воротник пальто и пошла по дорожке.
Была холодная горная весна, не располагавшая к любви. Ветер шумел, словно стараясь заглушить реку, и разносил торфяной запах, стоявший в ольшанике. Ондржей смотрел перед собой на кусты, Лидка шла, опустив глаза, словно считая камешки на тропинке. Каждый думал о своем.
Когда они вышли на лужайку, Лидка подняла голову, повернулась к Ондржею и взяла его за обе руки.
— А теперь скажи мне, — промолвила она убаюкивающим улецким говором, — кто тебя обидел в Праге? Ты чем-то расстроен, я по глазам вижу. — Она говорила ласково, как с Ондржеем никогда не говорила мать, но Ондржей был скрытен и все еще колебался, В «Казмарии» трудно довериться даже милой. В Улах люди не верят, даже когда им говоришь: «Будьте здоровы!»
— Расскажи мне все, — уговаривала Лидка. — Тебе станет легче.
Кроме всего прочего, ее одолевало любопытство. Наконец он сдался и заговорил:
— Лидушка, за это короткое время я видел много дурного. Я тебе расскажу, но ты никому ни слова.
И он рассказал все, что видел в Нехлебах. О мальчишке, который влез на перила и улыбался толпе, а полицейский ударил его по ноге, и мальчишка полетел в реку, о грудном младенце, убитом на руках матери пулей, залетевшей в окно; о Поланской, которую он знал, и о том, как она умерла. Поланская, такая заботливая и кроткая женщина, но и она не стерпела, когда ее мужа полицейские вели, как вора!
Ондржей разволновался, забыл об осторожности. Он повышал голос, чтобы перекричать шумную реку. Он изливал душу. Почему это человеку так отрадно выговориться до конца?
Лидка не сводила глаз с Ондржея и внимала ему, как герою. Он побывал там, где была стрельба, он участвовал в опасных событиях, и он озарен отблеском славы. Но Ондржею картина казалась все еще недостаточно яркой — ведь слова
— А мне, — скромно закончил Ондржей, — пуля пробила шляпу.
Он даже не ожидал, что может так фантазировать. Ложь сама сорвалась у него с языка.
— Боже мой! — ахнула Лидка. Она схватила шляпу Ондржея и побежала к берегу, где было больше света. Надо же посмотреть дырочку от пули. И представьте себе, она рассматривала шляпу до тех пор, пока не нашла несуществовавшего отверстия! Чего только не делает вера!
— Вот она, дырочка, а вот другая. Шляпа у тебя прострелена в двух местах, ты ее больше не надевай. Купишь новую, а эту мы сохраним на память.
После шляпы Лидку больше всего интересовала судьба мальчишки, который упал в реку.
— Что же, он утонул?
— Нет, один рабочий кинулся за ним и вытащил на берег. Мокрые они были, как водяные! — расписывал Ондржей, будто сам видел все это. — Парнишка отделался испугом.
О Поланской Лидка сказала:
— Бедняжка! А дети у нее были? — И, услышав, что нет, добавила: — Ну, это еще хорошо.
Ондржей рассердился.
— По-твоему, стало быть, бездетную женщину не жалко?
— Конечно, жалко, — успокоила его Лидка и, взяв под руку, повернула домой. Он был очень взволнован.
— Не расстраивайся, хватит! — уговаривала она Ондржея. — Видишь, у нас в Улах лучше.
— Потому, что ты ни о ком не думаешь, кроме нас двоих, — огрызнулся Ондржей. — На других тебе наплевать.
— У каждого хватает своих забот, — возразила Лидка и пожалела об этом. Лучше уж с ним не спорить.
— А знаешь, кого я там встретил? Францека Антенну, — немного сердясь на Лидку, продолжал Ондржей и рассказал ей о встрече на нехлебской площади. — Он и о тебе справлялся.
— Мог не справляться, — сердито ответила Лидка. — Когда уезжал из Ул, даже не захотел с нами попрощаться, а теперь справляется.
— Лидка, тогда, Первого мая, ему было несладко, — с упреком отозвался Ондржей. — А сейчас еще хуже. Читала ты в газетах… Писали о Францеке в «Улецком вестнике»?
— А что о нем могли писать?
— Ты не знаешь, что Францек арестован?
— Ничуть не удивляюсь, — резко сказала Лидка, и Ондржей опять подумал о том, что ей, видно, очень нравился Францек. Ондржей охотно заступался за своего друга, радуясь его отсутствию. Сейчас он с особенным рвением защищал Францека и раскаивался в том, что сперва не упомянул о нем, представив дело так, словно он, Урбан, был единственным героем.
— …Он молодчина парень, — закончил теперь Ондржей свой рассказ о приятеле. — Никогда не трусил!
— На язык смелый! — отрезала Лидка и добавила с женской рассудительностью: — Попасть в тюрьму всегда позорно. Радуйся, что ты не замешан в это дело.
Уже в городе Лидка сжала больную руку Ондржея и заговорщическим шепотом сказала ему на ухо:
— О том, что ты мне рассказал, ни одна живая душа не узнает, не бойся. Это могло бы повредить тебе на фабрике.
— Это я и без тебя знаю, — проговорил Ондржей тоном, каким непослушный ребенок отвечает няньке.