Люди на перепутье
Шрифт:
Какой-то тоненькой, подвижной даме не сиделось на месте. Она вышла из толпы ожидающих и нетерпеливо прохаживалась у входа, откуда видно было клонившееся к западу солнце и слышался шум города, иногда заглушаемый грохотом поезда. Лица ее не было видно, только тень мелькала в ярком солнечном свете. Экая нетерпеливая, наверно, никогда не служила в армии и не научилась ждать.
Эминеску Константин!
Фаршад Аман!
Габор Бела!
Гамзова Корнелия!
Гамзова Корнелия! Не отзывается? Следующий — Герман Рихард!..
— Погодите, так будет вернее, — сказал молодой человек с сухощавым
— Так вы меня не узнаете? — спросил он с недоверчивой улыбкой и, сам того не замечая, шагнул вперед, притопнул каблуком и выставил носок, как делал Францек Антенна, когда «подъезжал» к девушкам. Так он стоял, наклонив голову и вопросительно улыбаясь. Дама смотрела на него.
— Извините меня, — произнесла она неуверенно, — но я, право…
— Я Ондржей Урбан, — сказал молодой человек. — Как поживает Станислав?
Нелла Гамзова встрепенулась:
— Боже мой, Ондржей!
Она схватила его за руку (руки у нее были холодные, несмотря на жару) и начала расспрашивать и вспоминать, иногда сбиваясь и перескакивая с предмета на предмет. Стоя с ней, Ондржей почувствовал освежающий холодок в этом душном здании. Нелла Гамзова стояла перед ним, как всегда чуточку неправдоподобная и немного постаревшая. Но улыбка ее не увяла. Кто бы сказал, что она такая маленькая: на голову ниже Ондржея! В его воспоминаниях она была красивее, а вспоминал он о ней частенько.
— А ты еще удивляешься, что я тебя не узнала, — говорила она, приветливо глядя ему в глаза, и этот взгляд напоминал Станислава. — Когда я видела тебя в последний раз, ты был еще ребенком.
— Я всегда казался вам моложе, чем был на самом деле, — недовольно ответил Ондржей и напомнил ей их последнюю встречу: перед его отъездом в Улы он приходил прощаться к ним, в сентябре этому будет восемь лет. Потом, во время своего отпуска, он был еще раз в Нехлебах, и позднее в том же году посетил по делу доктора Гамзу, но Неллы дома не было, и он ее ни разу не видел. — Вы словно прятались от меня, — сказал Ондржей.
Нелла уставилась в одну точку перед собой и вспоминала.
— Постой-ка, в это время я была в Татрах…
Ондржей внутренне вздрогнул, опасаясь, что коснулся больного места. Елена… а что с ней, не умерла ли она? Он ничего не знал и боялся спросить. Счастливые не мыкаются по свету, а сидят дома. Что делает Нелла Гамзова среди переселенцев, политэмигрантов и безработных, всех этих отчаявшихся людей.
Она перехватила его вопрос, спросив, не едет ли он в Москву.
— Немножко дальше, — с деланным равнодушием проронил Ондржей. — В Ташкент.
— Это уже в Азии, а? — воскликнула она с детским уважением, но он подозревал, что это было сказано для того, чтобы сделать ему приятное. — А что ты там будешь делать, Ондржей?
Ондржей стал серьезным. Широким и неопределенным жестом он показал на людей в багажном зале.
— Как все они, еду искать работу. Здесь мы не нужны. Год назад я демобилизовался из армии и нигде не
Нелла смотрела на него широко раскрытыми сочувственными глазами, и это рассердило Ондржея. Что знает о жизни и труде эта барынька? Только из газет да из болтовни Гамзы. Очень нужно ему, Ондржею, ее сожаление!
— Работа мне уже обеспечена, — добавил он тем же небрежным тоном, хотя в душе очень тревожился, действительно ли это так. — Там работает один наш парень… Мы его звали Францек Антенна, доктор Гамза его знает. Францек был замешан в нехлебской стачке, и доктор Гамза выручал его из тюрьмы. Я побывал тогда у Францека… это целая история… Короче говоря, Францек пишет мне из Ташкента, что там большой спрос на квалифицированных текстильщиков, которые знают новейшее оборудование и могут научить других его осваивать. Ну а мы, чехи, кое-что умеем. О Казмаре мне и вспоминать не хочется, но то, чему мы у него научились, он у нас не отнимет… Я, наверно, мешаю тут вам.
— Сиди и радуйся, что занял место у окна, — сказала Нелла тоном, которым когда-то прикрикивала на детей. Она, видимо, хотела сгладить этим впечатление от своего сочувственного взгляда, заметив, как он подействовал на Ондржея. Ее глаза прояснились, и, сидя рядом с ней, Ондржей вновь почувствовал освежающий холодок, словно от родника. Непонятно, как она достигала этого, но ей, видимо, не было жарко.
Поезд мчался на восток, в окнах дрожали стекла, люди устраивались в вагоне. За окном мелькали балконы с развешанным на них цветным тряпьем, неподвижным в безветрии, виднелась изнанка улиц: оголенные дома, дворы с мусорными ямами, бочками, колонками, цветок на подоконнике. Повсюду на земле беднота богата детьми, и всюду на свете ребятишки машут проезжающим, всюду на свете путевые рабочие, опершись о кирки и лопаты, ждут, пока пройдет поезд… А поезд гудит так жалобно и мчится все вдаль, вдаль!..
— Угадай, к кому я еду? — таинственно спросила Нелла Гамзова.
Молчавший до сих пор Ондржей слегка нахмурился.
— К Гамзе? — спросил он с деланной учтивостью, в которой слышался оттенок былой ревности.
Нелла отрицательно покачала головой, и в ее глазах появилось хитрое выражение.
— Нет, нет, Гамзу не пустили наши, не дали ему паспорта. Но он уже бывал там, он знает Советский Союз, — говорила она медленно и рассеянно, наклонив голову и роясь в сумочке. Вот она вся, сидит напротив Ондржея, у нее тонкие щиколотки, он мог бы их охватить рукой.
Ход поезда стал равномерным.
Перерыв все в сумочке — Нелла никогда не отличалась аккуратностью, — она наконец нашла то, что искала, и подала Ондржею. Это была фотография.
Ондржей не знал, что сказать. Он держал снимок так, словно изображенный на нем младенец был живым и его сунули в руки Ондржею с просьбой понянчить. Противный младенец лежал на животике, повернув безволосую голову с отекшими глазами и бессмысленно раскрыв рыбий рот. Надо бы запретить фотографировать таких маленьких! Ондржею был неинтересен и противен этот снимок. Ах, Нелла Гамзова, внимательная к людям Нелла Гамзова, всегда такая тактичная к собеседнику, что даже становилось неловко! Волосы у нее не поседели и улыбка не увяла, но будто исчезли какие-то щупальца. Ондржею вдруг стало жаль ее.