Люди нашего берега

Рытхэу Юрий Сергеевич

Те пришли. Арчи уже пьяный был, с утра напился. Чуть не упал, когда по доске переходил. Закрылись — они в каюте у Сайма впятером — гости и наш капитан с помощниками. А меньше чем через час хозяева оттуда одни вышли. Я приметил, как младший помощник одному из матросов подмигнул и пальцем прочертил в воздухе вроде бы крестик. Дескать, всё, этих уже прикончили.

Потом часть наших матросов столпилась у борта, а другие попрятались кто куда, — кто за бухты канатные, кто за ящик с песком, кто в шлюпку, под брезент. И тогда капитан Сайм заорал во всю глотку: «Человек за бортом»

Тут, конечно, все матросы с «Королевы Виктории» тоже

столпились у борта, смотрят в море, в то место, куда Сайм рукой показывает. А он только метнул в их сторону глазом, повернулся опять к морю и крикнул: «Вот он Вот»

Эти слова условным сигналом были. Сразу несколько выстрелов раздалось — это саймовские бандиты из укрытий своих стрелять начали. Матросы «Королевы Виктории», сбившиеся в кучу, повалились друг на друга, смертным криком закричали. Двое или трое успели несколько шагов по палубе пробежать, но тоже упали.

Вдруг я увидел, что Сайм на меня смотрит. Как тундровый волк смотрит. Но, наверно, и у меня тогда злые глаза были. Сайм подлетел ко мне. «Ты почему, орет, штурвал выпустил?» И рукояткой револьвера по голове меня стукнул. Свалился я.

Не знаю, долго ли без памяти лежал. Потом очнулся. Тихонько голову повернул, осматриваться стал. Вижу, за штурвалом стоит младший помощник, все остальные перетаскивают на нашу шхуну разное добро с «Королевы Виктории». Двое тащат ящик с моржовыми бивнями, третий — медвежью шкуру, четвертый — несколько связок китового уса, пятый — целый мешок с торбазами. Сайм наблюдает, распоряжается, поторапливает. Младщий помощник увидел, что я пошевелился, и говорит: «Ну, мистер Мэмыль, долго я за тебя работать буду?». Поднялся я, а он в три прыжка очутился на «Королеве Виктории» и тоже стал оттуда всякое добро таскать.

Когда они кончили перетаскивать, Сайм тоже ушел на ту шхуну, весь трюм облазал, и кубрик, и камбуз, и каюту капитана Арчи. Потом приказал перенести туда из своей каюты трупы — Арчи и по<-мощника его. Бросили их на палубу, облили всю палубу керосином и вернулись на «Мэри Сайм». После этого капитан Сайм велел поднять все паруса на своей шхуне, а на «Королеву Викторию» бросил кусок подожженной пакли. Там сразу пожар вспыхнул. А матросы стали рубить швартовы — канаты, значит, которыми «Королева Виктория» привязана к нам была.

Ветер к этому времени усилился, нас быстро вперед понесло. И долго еще позади горящая шхуна была видна. Меня, помню, все тянуло назад поглядеть. «Ну, думаю, теперь уже не видна, наверно. Уже, наверно, догорела». Оглянусь — нет, вот она, горит посреди моря. До сих пор, как вспомню, так вся эта картина перед глазами встает.

* * *

Старый Мэмыль замолкает, выбивает о перила крылечка свою трубку и поднимается. Странно смотреть на этого высокого, крепкого старика и думать, что когда-то он должен был сносить побои и оскорбления любого негодяя. Наш-то Мэмыль Ясная голова, доброе, горячее, не по годам молодое сердце, один из самых уважаемых людей во всем колхозе Да этот мерзавец Сайм и в подметки ему не годился

Гэмалькот спрашивает:

— А что, приятель-то твой… Которого Томом звали… Выжил он?

— Выжил. Молодой был, здоровый, через два дня на ноги встал. Только мы с ним недолго на шхуне оставались, до Ситхи не доехали. В Нуша-гаке сбежали. «Мэри Сайм» в Нушагак за пресной водой заходила, вот мы ж сбежали. Даже пожитков своих не стали собирать, чтобы Сайм не догадался. Пожитки-то были матросские, небогатые, а вот жалованье нам полагалось за весь рейс. Но мы и на жалованье наплевали. Из Нушагака сразу в Дил-лингем перебрались, там взяли Тома на какой-то корабль, а я подался оттуда в Джорджтаун, на реку Кускокуим. Так и затерялся на Алашке. Только через три года сумел, наконец, на Чукотку вернуться. Добрые люди, спасибо им, помогли. Там ведь и добрые люди живут. Не только такие, как Сайм… Ну, пошли, старики, пора. Холодно стало.

Он сходит с крылечка, потом оборачивается к резчику Гэмауге и говорит, вспомнив, начатый раньше разговор:

— Ты вот, удивлялся, до чего эти молодчики доходят, какие зверства творят. А я не удивляюсь, Гэмауге, я их за семь лет хорошо узнал. На собственных боках изучил. Такие, как этот Сайм, — у них совести нет. Они человека ни во что не ставят, только о долларах думают. У них, Гэмауге, жадность в самое сердце вошла и всю совесть выела. Всю дочиста выела…

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

Такой новогодней елки у "нас никогда еще не было Собственно говоря, у нас раньше никаких елок не бывало. Просто устраивали в школе новогодний вечер, вот и все. С позапрошлого года, с тех пор, как на месте красной яранги построили в нашем поселке клуб, стали устраивать этот вечер в клубе. И неплохо он проходил, весело, с играми, с танцами. Но, конечно, без елки. Где ее возьмешь на берегу Чукотского моря?

На юге Чукотки — там, разумеется, Новый год всегда с елкой встречают. Где-нибудь в Марковском районе или на реке Омолон. Там старшеклассники сбегают на лыжах в ближайший лесок, выберут деревцо постройней да погуще… А от нас до «ближайшего» леска — знаете сколько? Тысяча километров, наверно, а то, может, и еще больше С одной стороны поселка — море, с другой — бескрайная тундра.

И все-таки в этом году решили и у нас устроить для ребят елку. Это новая учительница затеяла, Валентина Алексеевна Крамаренкова.

— Почему, — говорит, — такая несправедливость? Во всем Советском Союзе дети под Новый год вокруг елки пляшут, хороводы ведут, радуются… Это такая хорошая традиция А чем наши ребята хуже других?

Трудно не улыбнуться, когда она говорит о «наших ребятах»: она ведь сама еще почти девочка. Ей и двадцати двух еще не исполнилось, а на вид— и того меньше. Она и сама, наверно, была бы непрочь попрыгать вокруг елки.

— Нет, Валя, — смеется директор школы Эйнес. — Наши ребята, конечно, нисколько не хуже других. Мы всегда устраиваем для них праздник в зимние каникулы. И в этом году устроим. И насчет подарков позаботимся. Но…

— Вот в том-то и дело, что «но». А я говорю не вообще насчет праздника, а именно насчет елки. Знаете, Эйнес, ведь эти детские радости на всю жизнь сердце согревают. Я вот, например, помню одного плюшевого мишку. Его так пристроили, будто он карабкается по стволу. Он мне больше всех кукол, больше всех других игрушек понравился. И именно его мне Дед Мороз подарил. Наверно, он просто заметил, что я с этого мишки глаз не свожу.