Люди не ангелы
Шрифт:
– Не липнул? Все вы мужики такие: как выбьетесь в начальство, так родная жинка вам уже не по нраву, и шастаете, как кобели шелудивые, по чужим хатам, где мятой юбкой пахнет. Да если б моя власть, я бы всех вас, начальников, наперед чистила б, как кабанчиков, чтоб от вас и мужским духом не пахло, да еще колокол тяжелый на вас вешала б, чтобы звонил непрестанно и говорил людям, где вы шляетесь, окаянные, и рты ваши поганые позашивала, чтоб не хлестали горилки и не брехали дома жинкам, что ни в чем не виноваты!
Павел Платонович, дивясь ораторскому дару жены, покачал головой и хохотнул
– А ты не скалься!
– еще больше повысила голос Тодоска.
– Ишь, по делу он был у Насти!.. Думаешь, я не вижу, как она бесстыже пялит на тебя свои поганые глазищи?! И люди видят и говорят мне - и о Насте и о дочке ее. Гарная парочка собралась под одной стрехой! Одна тебя околдовала еще с молодости, а другая Андрею задурила голову, чтоб не скучно ей было, когда в село приезжает. А сейчас, видишь, Андрей уже не нужен ей, потому что городской хахаль приехал! А где же стыд?! Где совесть?.. Нет, я не потерплю! И тебе череп проломлю и Насте кипятком морду исправлю! А Андрея усылай из села от позора! Усылай сейчас же! Пусть на целину едет, не то руки на себя наложу!
Терпение Павла лопнуло. Доведенный до белого каления, ощущая полное бессилие перед неиссякаемым потоком бранных слов жены, он с исступлением обрушил на стол сразу оба кулака с такой силой, что с потолка посыпалась глина.
– Молчать!
– рыкнул Павел Платонович.
Глаза Тодоски испуганно застыли на месте. Уставив их на мужа, лицо которого страшно перекосилось, а черные усы задергались, будто хотели отвалиться, она отступила шаг назад и неожиданно спокойным, даже ласковым тоном произнесла:
– А я молчу. Чего ты? Чего ты вызверился? Я же ни слова... Молчу, молчу...
– на лице ее появились неподдельные смирение и кротость.
– Кваску дать тебе? Холодненький, из погреба. Перебрал небось вчера той "калиновки".
Долгим и тяжелым взглядом, ощущая бешеные удары сердца, смотрел Павел на жену, не понимая, действительно ли опомнилась она и нашла силу укротить свою ярость, или кроется за ее покорными словами бесовская хитрость.
– Ты почему не пошла сегодня на работу?
– стараясь перевести разговор на другое и подавить в себе бешенство, спросил Павел Платонович.
– А ты почему прохлаждаешься?
– Тодоска глянула на мужа со злым лукавством и, взяв в углу веник, стала спокойно сметать в кучу позвякивающие осколки посуды.
– Жнива, люди чуть свет в поле или на току, а председатель колхоза сидит в хате и с жинкой воюет. Гнать тебя надо с председателей! Зажирел!
– Не болтай, говорю, глупостей!..
– Павел Платонович строго погрозил жене пальцем и спросил: - Андрей пошел к комбайну?
Тодоска опять вспыхнула и приняла воинственный вид:
– У тебя хоть трошки есть памяти или всю "калиновкой" вышибло? Ты же отец! Видишь, что сын казнится, что сохнет сдуру по этой Настиной цаце. Сегодня же выпроводи его из села. Пусть едет на целину!
– В милицию, на отсидку, он поедет, а не на целину, - зловеще усмехнулся Павел Платонович.
– Ишь, нашкодил, а теперь удирать?!
– Где нашкодил?
– всполошилась Тодоска.
– Ой боже, что случилось? Чего ж ты молчишь?
Видя,
– Окно расчерепашил ночью в Настиной хате.
– А-а, - Тодоска облегченно засмеялась.
– Это меня в милицию можешь отправлять. Я окно размолотила.
– Ты?!
– Я! И очень жалею, что не все побила и хату заодно не подпалила. Но следующий раз сделаю. Пойди только туда.
– Так это ты была под окнами у Насти?!
– Павел Платонович смотрел на жену не то с недоверием, не то со страхом.
– Куриная твоя голова. Ну, зашла бы в хату да разговор наш послушала.
– Значит, у меня куриная голова?
– чуть побледнев, спокойно переспросила Тодоска, и ее глаза недобро заметались по комнате.
В это время заскрипела дверь, и на пороге хаты встал Андрей.
– Что у вас тут за тарарам?
– спросил он, не видя, как мать проворно задвигает под печь совок с осколками посуды.
– На все село слышно.
Сердце Павла Платоновича заныло, когда разглядел он потемневшее, осунувшееся лицо сына и какие-то помудревшие глаза. Вздохнул украдкой и спокойно ответил:
– Да вот решаем с мамой насчет целины. Ехать тебе туда или нет.
– Я уже сам решил. Еду.
– Разумный хлопец, - подала голос Тодоска.
– Нехай едет да света увидит.
Андрей бросил на вешалку фуражку, начал снимать пиджак и как бы между прочим сказал отцу:
– Там тебя представитель обкома ищет... Батька техника-строителя.
– Где он?
– насторожился Павел Платонович.
– Был в конторе. Потом пошел к Насте.
– Зачем к Насте?
– Ну... к сыну пошел, - Андрей ответил через силу.
– К Юре? Да он же у Лунатиков ночевал.
– У Лунатиков?
– переспросил Андрей, кинув озадаченный взгляд на отца.
27
Кузьма Лунатик вышел в село, когда солнце выглянуло из-за леса и обдало Кохановку еще не горячими, но щедро-яркими лучами. Старик неторопливо брел через выгон. Облитая росным серебром чахлая мурава на выгоне была исполосована зеленой чернотой следов - здесь прошел недавно на пастбище скот. За выгоном высилось среди безмолвно толпившихся акаций белостенное здание, где помещались клуб, библиотека и контора правления колхоза. Туда и направлялся старый Кузьма, надеясь увидеть в конторе Павла Ярчука и спросить у него, где находится сейчас Андрей - дома, в поле или где-нибудь на колхозном дворе.
Главное для Кузьмы было - договориться с Андреем. А Маринку в любой час можно застать на строительной площадке и дать ей знак, что Андрей ждет ее по экстренному делу в хатине учителя Прошу. Затем Кузьма мигом доставит туда кастрюлю с варениками и банку с медом.
Если сказать по правде, Лунатик старался сейчас не столько из-за обещанной Настей "калиновки", сколько из-за того, что надоело ему томиться от безделья и чувствовать себя забытым, никому не нужным. Да и хорошо знал он, что Кохановка любит всякие веселые события и одаряет их героев благосклонностью и вниманием. А этот грех - страстишка хоть к какой-нибудь славе - за стариком водился с молодости.