Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима
Шрифт:
Возникали все новые философские школы, и в каждой из них мыслители пытались отыскать путь человека к нравственному совершенству и к счастью, к достижению идеала гармоничной личности. Споры о том, можно ли научиться добродетели, продолжались, и они питали собой всю греческую культуру на всем протяжении ее исторического развития. Плутарх — в своих обширных «Моралиях», в трактате «Можно ли научиться добродетели?», отвечает на этот вопрос утвердительно: признать, что добродетели нельзя научиться, значит саму ее признать несуществующей. Люди учатся множеству вещей, имеющих целью благую жизнь, — играть на лире, танцевать, читать, возделывать поля, ездить верхом, одеваться и обуваться, — а также многое другое делать, как полагается. Почему же следует думать, что сама цель всего этого недостижима путем обучения, обдумывания, тренировки, закрепления навыков? Если кто-то поступает не так, как подобает, то вина
Добродетельная, благая жизнь — высшая цель и для философа Эпикура, которого часто упрекали в неограниченном восхвалении наслаждений, удовольствий. Сам Эпикур в письме к Менекею опровергает подобное заблуждение: «Так как наслаждение есть первое и сродное нам благо, то поэтому мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности… Стало быть, всякое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения…, а надо обо всем судить, рассматривая и соизмеряя полезное и неполезное… Поэтому когда мы говорим, что наслаждение конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знает, не разделяет или плохо понимает наше учение, — нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. (…) Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение;…от него произошли все остальные Добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно… Ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов, X, 129–132).
Характеры людей, человеческую природу наблюдали не только философы, но и комедиографы, мимографы, а позднее и сатирики. Особенно заботились о выявлении и отображении типических черт своих современников, людей вообще авторы мимов: зрители должны были увидеть на сцене самих себя или тех, кого они ежедневно встречают на улице, в мастерской или в лавке, в собственном доме. Обаяние повседневности излучают мимы Герода: здесь перед нами проходит целая галерея человеческих типов, распространенных в его время, в III в. до н. э., но отнюдь не исчезнувших бесследно и во времена более поздние. Вот мать не сумевшая сама воспитать сына, ленивого, своенравного юнца, приводит его к учителю и просит «ему как следует всыпать», не жалея розог (мим «Учитель»). Вот почтенная старушка заходит утешить молодую женщину на острове Кос, муж которой надолго уехал по делам в Египет, и, как бы между прочим, уговаривает:
…Ну для чего сиднем Сидишь, бедняжечка? Вмиг подойдет старость И сгинет красота… Ну стань другой… на день, На два переменись и отведи душу С иным дружком. Ведь и корабль, сама знаешь, На якоре одном стоит не так прочно!Однако сводне не повезло: она напала на женщину честную и верную, которая так отвечает своей искусительнице:
Такую речь к месту. С распутными вести старухам вам…Герод. Сводня, 36–41, 73–74
И вот еще: богачка состоит в любовной связи со своим рабом, но из ревности и гонора хозяйка дома готова приказать слугам забить ее же любовника до смерти (мим «Ревнивица»). Вот, наконец, ловкий, обходительный и очень болтливый сапожник до того многословно расхваливает свой товар, что одновременно и приманивает, и отпугивает юных покупательниц, те же умеют поддеть его ехидной шуткой, но, поколебавшись, все же приобретают и сандалии, и туфли (мим «Башмачник»).
Несомненно, авторы мимов начиная с III в. до н. э. испытывали на себе заметное влияние философов-перипатетиков, много занимавшихся человеческими характерами. Из недр этой философской школы вышло и специальное сочинение «Характеры» Феофраста из Эреса на острове Лесбос, ученика и сподвижника Аристотеля. В этой небольшой книге описаны 30 типических черт характера: назойливость, краснобайство, скаредность, хвастовство, трусость, суеверность, грубость и другие. В трактате Феофраста нет морализаторства: это просто наблюдения, подчас очень глубокие и остроумные, над человеческими слабостями и пороками, имеющие целью облегчить их распознание в жизни. Ведь приверженцы учения Аристотеля полагали, что для того, чтобы направить человека на путь добра, необходимо показать ему, объективно и узнаваемо, и то, что добру противоположно, но в обществе весьма распространено.
Описание каждой черты характера начинается с краткой дефиниции, затем Феофраст переходит к рассказу о том, как ведет себя в жизни типический носитель этого «характера».
«Льстивость. Лесть можно определить как недостойное обхождение, выгодное льстецу. А льстец вот какой человек. Идя с кем- либо, он говорит спутнику: „Обрати внимание, как все глядят на тебя и дивятся. Ни на кого ведь в нашем городе не смотрят так, как на тебя! Вчера тебя расхваливали под портиком. А там ведь сидело больше тридцати человек. И когда речь зашла о том, кто самый благородный, то все (и я прежде всех) сошлись на твоем имени“. Продолжая в таком духе, льстец снимает пушинки с его плаща, и если тому в бороду от ветра попала соломинка, то вытаскивает ее и со смешком говорит: „Смотри-ка! Два дня мы с тобой не видались, а уже в бороде у тебя полно седых волос, хотя для твоих лет у тебя волос черен, как ни у кого другого“. Стоит только спутнику открыть рот, как льстец велит всем остальным замолчать, и если тот поет, то расхваливает, а по окончании песни кричит: „Браво!“ А если спутник отпустит плоскую шутку, льстец смеется, затыкая рот плащом, как будто и в самом деле не может удержаться от смеха. (…) Накупив яблок и груш, он угощает детей на глазах отца и целует их со словами: „Славного отца птенцы“. Покупая вместе с ним башмаки, льстец замечает: „Твоя нога гораздо изящнее этой обуви“» (Феофраст. Характеры, II).
Очень живо рассказывает философ о человеке, любящем разносить всевозможные слухи, — «вестовщике». «Вестовщичество — это измышление ложных историй и известий, которым вестовщик хочет придать веру, а вестовщик вот какой человек. Встретив приятеля, он тотчас же с многозначительной улыбкой спрашивает: „Откуда идешь?“, „Что нового?“, „Как обстоит дело?“, „Не расскажешь ли чего-нибудь?“ И если тот озадачен, то вестовщик пристает дальше: „Не слыхать ли чего нового? Ведь в общем слухи недурны“. И затем, не дав ничего ответить, продолжает: „Да ты что, так-таки ничего и не слышал? Вот уж, надеюсь, я угощу тебя новостями!“ У него всегда в запасе… или раб Астия-флейтиста, или Ликон-подрядчик, который непременно сам прибыл с поля битвы. От этого-то человека он, мол, и слышал новости. Правда, источники, на которые он ссылается, передавая свои истории, таковы, что их, пожалуй, не сыщешь» (Там же, VIII).
Стоит привести еще Феофрастово описание скупости, или скаредности, — черты характера, многократно воплощенной уже в античной комедии. Философ различает скопидомство и скаредность: первое — это страсть к наживе, накоплению, второе же — «низменная боязнь расходов». «…Скаред — вот какой человек. Одержав победу с трагическим хором, он посвящает Дионису лишь деревянную диадему и на ней пишет свое имя. Как только зайдет речь в народном собрании о добровольных взносах, он встает и потихоньку уходит. Выдавая замуж дочь, продает жертвенное мясо, кроме частей, предназначенных жрецам… Он также не пускает сыновей в школу в праздник Муз под предлогом нездоровья, чтобы не вносить за них доли в складчину. Накупив съестного, он сам несет с рынка мясо и овощи за пазухой. Когда приходится отдавать в стирку плащ, он не выходит из дому» (Там же, XXII).
Никто из римских писателей не оставил подобной галереи типических характеров, но сами эти человеческие типы встречались повсюду, и римляне могли найти их отображение в комедиях Плавта и Теренция, в сатирических стихах Горация и Ювенала, в эпиграммах Марциала. Вот, например, образ болтуна-«вестовщика», очень близкий к тому, который создает в «Характерах» Феофраст:
Ловко всегда, Филомуз, приглашенья добьешься к обеду Тем, что за истину ты всякий свой вздор выдаешь. Знаешь ты все, что Пакор замышляет в дворце Арсакидов, Сколько на Рейне стоит, сколько в Сарматии войск, Ты распечатаешь нам приказ предводителя даков, Предугадаешь, кого лавры победные ждут, В темной Сиене дожди перечислишь с фаросского неба, Знаешь и сколько судов вышло с ливийских брегов… Брось ты уловки свои: у меня ты обедаешь нынче, Но при условии, чтоб мне не болтал новостей.