Люди, нравы и обычаи Древней Греции и Рима
Шрифт:
Мало-помалу кругозор ребенка становился шире, мир его представлений — богаче, и тогда в этот детский мир начинали входить сказки, игрушки, разные игры и развлечения. Малыши забавлялись погремушками и игрушками из терракоты, дерева или металла. Среди них были всякого рода зверюшки, кубики, волчки, приводимые в движение нажимом на рукоятку, куклы — также из терракоты или более дорогие: из слоновой кости; многие куклы могли даже двигать ручками и ножками. Была и миниатюрная кукольная мебель, колясочки. Так, в храме Геры в Олимпии была найдена кроватка для куклы, украшенная слоновой костью.
В письменных памятниках мы то и дело находим упоминания о подвижных фигурках, марионетках и иных движущихся игрушках, управляемых незаметно при помощи ниточек или цепочек. Например, Аристотель сравнивает движение животных с движениями марионеток, когда невидимые нити то натянуты, то ослаблены, или же с ходом детской коляски, при которой меньшее по размеру колесо является ведущим (см.: Аристотель. О движении животных, VII, 701b).
Дети постарше, преисполненные фантазии и богатых творческих замыслов, сами лепили себе игрушки из глины, воска или даже из хлебного мякиша. Они, кроме того, строили песочные дворцы, скакали на палочках, запрягали в коляски или маленькие повозки собак или коз, играли в жмурки (эта игра называлась у них почему-то «бронзовая муха»). Знали маленькие эллины и качели, и обручи, и воздушных змеев. Подражая старшим, они устраивали в своем кругу состязания по бегу и прыжкам, и, наконец, ничем не заменимой во все времена оставалась для мальчишек игра в мяч. В играх дети придумывали награды и наказания. Так, играя в мяч (эта игра называлась «басилинда»), дети присваивали выигравшему титул царя — «басилевс», проигравший же получал прозвище «осел». Мальчик, проигравший в беге, должен был какое-то время носить на закорках своего более удачливого соперника, а тот, чтобы усложнить игру, закрывал при этом проигравшему рукой глаза. Эта забава известна под названием «эфедрисм» (от «эфедридзо» — ехать у кого-нибудь на спине). В игре, называвшейся «хитринда», один из участников сидел на земле и должен был схватить кого-либо из своих товарищей, которые в это время приставали к нему и всячески его задевали; при этом мальчику, сидевшему в центре, не позволялось ни на минуту отрываться от земли или сходить со своего места.
Еще в III в. до н. э. Хрисипп, философ-стоик, указывал, что кормилицы и няньки обязаны опекать ребенка в течение трех лет, но уже и в этот период следует формировать его характер, прививать ему хорошие привычки и наклонности (Квинтилиан. Воспитание оратора, I, 1, 3).
Но еще задолго до Хрисиппа греки не только полностью отдавали себе отчет в том, что «ребенка гораздо труднее взять в руки, чем любое другое живое существо» (Платон. Законы, VII, 808 d), но и старались подойти к нему с пониманием его нужд и потребностей. «…По своему душевному складу трехлетние, четырехлетние, пятилетние и даже шестилетние дети нуждаются в забавах. Но надо избегать изнеженности, надо наказывать детей, однако так, чтобы не задеть их самолюбия…» (Там же, VII, 793 е). В идеальном государстве, созданном по проекту великого философа, должна была существовать особая система дошкольного воспитания, которую он описывает так:
«Все дети… от трех до шести лет пусть собираются в святилищах в местах поселения, так чтобы дети всех жителей были там вместе. Кормилицы должны смотреть, чтобы дети этого возраста были скромными и нераспущенными. Над самими же кормилицами и над всей этой детской стайкой будут поставлены двенадцать женщин — по одной на каждую стайку, чтобы следить за ее порядком… После того как дети достигнут шестилетнего возраста, они разделяются по полу. Мальчики проводят время с мальчиками, точно так же и девочки с девочками. Но и те, и другие должны обратиться к учению» (Там же, VII, 794 а-с).
В РИМСКОЙ СЕМЬЕ
Поначалу особенно следует молодоженам остерегаться разногласий и стычек, глядя на то, как даже склеенные горшки сперва легко рассыпаются от малейшего толчка, зато со временем, когда места скреплений станут прочными, ни огонь, ни железо их не возьмут. (…) Слово «мое» и «не мое» необходимо исключить из семейной жизни. Как ушибы левой стороны, по словам врачей, отдаются болью справа, так и жене следует болеть за дела мужа, а мужу — за дела жены… (…) Жене следует полагаться на то, чем по-настоящему можно привязать к себе мужа…
Уже в древнейшие времена семья была в Риме прочной и сплоченной ячейкой общества, в которой безраздельно властвовал отец семейства — «патер фамилиас». Понятие семьи («фамилии») в римских правовых памятниках было иным, чем сегодня: в состав ее входили не только отец, мать, незамужние дочери, но и замужние, не переданные формально под власть мужа, наконец, сыновья, их жены и дети. Фамилия включала в себя и рабов и все домашнее имущество. В состав семьи, под власть отца попадали или путем рождения от законного брака и ритуального «принятия» ребенка в семью, или путем особого юридического акта, называвшегося «адопцио» (усыновление), причем усыновленный сохранял независимость в том, что касалось его правового статуса, или же, наконец, путем акта «аррогацио» — особая форма усыновления, при которой новый член семьи полностью переходил под власть отца семейства. Власть отца распространялась на всех членов фамилии.
Римская супружеская чета
В ранние времена отец обладал в отношении своих детей «правом жизни и смерти»: он определял судьбу всех, кто от него зависел; он мог собственного ребенка, рожденного им в законном супружестве, или признать своим и принять в семью, или же — как в Афинах — приказать умертвить его либо бросить без всякой помощи. Как и в Греции, брошенное дитя обычно погибало, если никто не находил его и не брал на воспитание. Со временем нравы в Риме смягчились, однако «право жизни и смерти» продолжало существовать вплоть до IV в. н. э. Но и после этого власть отца оставалась совершенно неограниченной там, где речь шла об имущественных отношениях. Даже достигнув совершеннолетия и женившись, сын не имел права владеть какой-либо недвижимой собственностью при жизни своего отца. Лишь после его смерти сын в силу завещания получал все его имущество по наследству. Правда, римские законы предусматривали одну возможность освободиться от власти отца еще при его жизни — посредством особого акта, называющегося «эманципацио». Вместе с тем совершение такого акта влекло за собой важные юридические последствия, связанные с лишением «освободившегося» сына всяких прав на то, чем владела его семья. И все же обычай эманципации, достаточно распространенный в Риме, был наглядным выражением ослабления и даже разложения исконных семейных уз, столь чтимых и незыблемых в первые столетия истории Вечного города. К эманципации побуждали самые разные обстоятельства: иногда сыновья стремились скорее обрести самостоятельность, иногда же отец сам «освобождал» одного или нескольких сыновей, дабы семейное имущество оставалось в руках только одного наследника. Зачастую это могло быть и формой наказания в отношении непокорного или почему-либо неугодного сына, ибо «освобождение» было до некоторой степени равносильно лишению наследства.
Девушки, выходя замуж, из-под власти отца поступали под власть тестя, если, конечно, заключение брака сопровождалось соответствующим юридическим актом «конвенцио ин манум». Что же касается рабов, то над ними отец семейства имел полную и ничем не ограниченную власть: он мог обращаться с ними, как со всяким имуществом, мог убить раба, продать или уступить, но мог и даровать ему свободу путем формального акта «манумиссио».
Мать семейства ведала всем домашним хозяйством и занималась воспитанием детей, пока они были маленькими. В I в. н. э. в своем труде о сельском хозяйстве Луций Юний Колумелла писал, что в Риме, как и в Греции, с древнейших времен сохранялся обычай: управление всем домом и ведение домашних дел составляло сферу деятельности матери, дабы отцы, оставив за собой хлопоты, связанные с делами государственными, могли отдыхать у домашнего очага. Колумелла добавляет, что женщины прилагали немалые старания, дабы хорошо налаженный домашний быт их мужей придавал еще больше блеска их государственной деятельности. Он подчеркивает также, что именно имущественные интересы считались тогда основой супружеской общности.
Вместе с тем следует помнить, что ни в Греции, ни в Риме женщина не имела гражданских прав и была формально отстранена от участия в государственных делах: ей не полагалось присутствовать на собраниях народа — комициях. Римляне полагали, будто сами природные свойства женщин, такие, как стыдливость, слабость, нестойкость и незнание дел, обсуждаемых публично, не позволяют их женам, сестрам и матерям заниматься политикой. Однако в сфере частной, семейной жизни римлянка пользовалась гораздо большей свободой, чем женщина классической Греции. Она не была обречена на затворничество в отведенной исключительно для нее половине дома, а проводила время в общих комнатах. Когда же люди входили в переднюю часть дома — в атрий, она встречала их там как полновластная хозяйка и мать семейства. Кроме того, она свободно появлялась в обществе, ездила в гости, бывала на торжественных приемах, о чем греческие женщины не смели и подумать. Зависимость женщины от отца или мужа ограничивалась, в сущности, сферой имущественных отношений: ни владеть недвижимостью, ни распоряжаться ею женщина не могла.
Однако со временем и здесь обычаи стали менее суровы. Женщины получили право выбирать себе опекуна в делах, связанных с имуществом, и даже самостоятельно распоряжаться своим приданым при помощи опытного и верного раба. И все же никакая женщина в Риме, хотя бы она и освободилась от опеки мужа и обрела независимость в том, что касалось ее правового положения, не могла иметь кого-либо «под своей властью» — это оставалось привилегией мужчин. Все большая независимость женщин и в материальном отношении, возможность иметь своего поверенного в имущественных делах заметно усиливали позиции жены в семье, авторитет же отца и мужа соответственно ослабевал. Эти перемены не остались незамеченными античной комедией, где отныне жалобы мужа, который «за приданое продал свою власть», становятся часто повторяющимся мотивом (например, у Плавта). Зато в отношении свободы личной жизни право и мораль в Риме по-прежнему были значительно более строги к женщине, чем к мужчине, и это также нашло свое выражение в комедии. Так, у Плавта рабыня, сочувствующая своей госпоже, которой муж изменяет, говорит: