Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел о современных офшорных зонах

Шэксон Николас

Как и Кролл, Кристенсен не раскрывает подробностей: «Я подписал контракты и давал клятвы, которые должен соблюдать всю жизнь. Если бы я нарушил данные мной обещания, меня могли бы навсегда выбросить на помойку».

Повторное выставление счетов-фактур, по мнению Кристенсена, – всего лишь одна из наиболее распространенных, даже обыденных деловых процедур в мире секретных юрисдикций: «Они считают это хорошим деловым приемом и приводят самые разные обоснования и оправдания его: иностранцы защищают свои деньги от политических рисков или нестабильности национальных валют; африканцы бедны, потому что недостаточно напряженно трудятся или потому что их страны коррумпированы; страны бедны, поэтому мы посылаем им финансовую помощь. И так далее, и так далее. Исполнители в фирмах не хотят думать об экономических проблемах».

Кристенсен переходил из одной компании в другую, а тем временем реки денег, притекавших на Джерси, превращались в мощный поток. Когда он выражал беспокойство по поводу происхождения

части этих денег, в основном приходивших из Африки, его бесцеремонно отодвигали в сторону. Однажды в пятницу, перед традиционной гулянкой с выпивкой в офисе, руководительница его подразделения сказала ему, что не желает обсуждать эти вопросы, и ей вообще «плевать на Африку». «Ее отношение совершенно типичное для острова. Прибыли были безумно высокими, и никто не проводил связи между своими действиями и несправедливостью, творящейся в других странах. Никто из вовлеченных в дело финансовых посредников: банков, юридических фирм, бухгалтеров и аудиторов, – никто не решался сообщить регуляторам о сомнительных сделках и даже не задавался вопросами по поводу незаконных переводов». Кристенсен встретил приятеля, с которым был знаком с детства. Этот человек, ставший дипломированным бухгалтером, пил в баре.

Я рассказал ему об Индии, Малайзии, о моих путешествиях, но он немедленно отключился и выпал из разговора. То, что я рассказывал, было ему совершенно неинтересно. Он находился в капсуле эгоизма, выглядел совершенно изолированным от окружающего мира. Вечеринка, состоявшаяся прошлым вечером, марка моей машины и кто кого зажал – вот все, о чем он мог говорить. На Джерси я столкнулся с действительно экстремистскими взглядами: дремучим расизмом, сексизмом, стремлением к подавлению, с постыдным, нескрываемым и агрессивным потребительством – со всем этим я никогда раньше не встречался. И с почти фанатичной ненавистью к любым прогрессивным идеям.

Это и есть то самое мышление, требовавшее молчания. В Лондоне все мои знакомые воспринимали антирасизм и тому подобные идеи как нечто нормальное. А вернувшись на Джерси, я услышал: «Об этом и не заикайся, сынок».

Понадобились долгие годы, чтобы из внешнего мира на Джерси просочилось прогрессивное законодательство. В Великобритании уголовное преследование гомосексуалистов было отменено в 1967 году, а на Джерси соответствующий закон был отменен под давлением Великобритании только в 1990 году. В Великобритании порку розгами запретили в 1948 году. А на Джерси это наказание оставалось в своде законов до 2005 года, когда его запретили, опять-таки под давлением извне.

Вскоре после возвращения на родину Кристенсен как-то приехал на вечеринку на мотоцикле и получил выволочку от одного из гостей, занимавшего высокое положение в местном бизнес-сообществе. «Он сказал, что шлем мотоциклиста – это ограничение свободы. Выступил и против ремней безопасности, а заодно – против налогов и государства. Он говорил, что апартеид хорош для чернокожих жителей Южной Африки, что следовало бы восстановить колониализм, что “этим людям” гораздо лучше живется при правлении белых». Кристенсен сцепился с сэром Джулианом Ходжем, столпом джерсийского банковского истеблишмента, «оголтелым апологетом апартеида, оголтелым приверженцем империи и самым оголтелым либертарианцем из всех, кого я видел». Кристенсен вспоминает, как на встрече с преподобным Питером Мэнтоном, сенатором Джерси и англиканским священником, публика вставала, приветствуя проходившего по залу Мэнтона. Мэнтон публично заявил, что при апартеиде «черным» в Южной Африке жилось лучше, чем когда-либо и где-либо. (Впоследствии Мэнтон был привлечен к ответственности по обвинению в половых преступлениях и вскоре после этого умер.) На заседании правительственной комиссии, посвященном гендерной дискриминации и равным возможностям для женщин, один высокопоставленный политик демонстративно сделал вид, что заснул и даже храпел; другой политик (у которого был собственный, не самый плохой, бизнес) пошел еще дальше. Кристенсен вспоминает: «Та сцена все еще у меня перед глазами. Этот господин сказал: “Если одна из моих девчонок-работниц забеременеет, я вмиг ее уволю. Никому не хочется видеть беременную за прилавком”. Всех женщин он называл “девчонками”».

Офшоры иногда кажутся миром мужской фантазии, миром, в котором крутые белые мужчины обсуждают дела за шотландским виски и рассматривают весь остальной мир как расходный материал. Кристенсен продолжает:

Правящие классы понимают, что им не надо беспокоиться, придут ли к власти демократы в США, или социал-демократы в Германии, или лейбористы в Великобритании. Правящие классы понимают, что в собственной стране им не надо бороться за власть. У них уже были разбросанные по всему миру обломки империи – красные почтовые ящики, британские традиции и невероятное раболепие перед английским правящим классом. На Джерси меня поразило, как лебезили местные политики перед богатыми иностранцами. Там господствовала одна идея: «Мы можем владеть нашими скромными местами, и местные жители будут нам благодарны. У нас здесь нет ни чеков, ни балансов, ни денег, а местным не нравится вмешательство чужаков». Счастливые денечки. Джентльмены из Сити нашли пути обхода угрозы, которую представляла

для них демократия.

В мелких юрисдикциях, необязательно островных, легко также вызвать комплексы коллективной неполноценности. Население начинает рассматривать себя как отважных защитников местных интересов от посягательств более крупных соседей-громил. От такого раздутого самоуважения, пропитанного недоверием к внешнему миру, всего лишь один маленький шаг к либертарианскому мировоззрению, которое требует от внешнего мира невмешательства и расценивает любое продвижение местных интересов за счет посторонних как доблестное сопротивление тирании. Такое отношение, разумеется, тесно связано с господствующим в налоговых гаванях подходом: «Это не наша проблема. Исправьте собственную этическую систему», в рамках которой права граждан и правительств других стран не имеют значения, демократию считают тиранией масс, а саму концепцию общества не уважают и даже презирают.

Предоставление иностранцам возможности уклонения от налогов и общая ненависть к налогам отлично встраиваются в такое мировоззрение и могут доходить до крайностей. В протоколах нью-йоркского суда за февраль 2010 года зафиксированы откровения британского магната Гая Хэндса. Он поведал, что после того как в целях уклонения от налогов перебрался на коронное владение – остров Гернси, он «ни разу» не навещал ни своих живущих в Англии детей-школьников, ни родителей, опасаясь утратить свой налоговый статус нерезидента¹. Конрад Хуммлер, велеречивый швейцарский банкир, назвал Германию, Францию и Италию «нелегитимными государствами», потому что в этих странах слишком высоки налоги. Уклонение от уплаты налогов или то, что Хуммлер называет «внесистемным накоплением по-швейцарски», является, по его словам, законным способом защиты граждан, пытающихся «хотя бы отчасти избежать нынешней хватки администраторов кошмарного государства социального обеспечения и его налоговой политики»².

Офшорные настроения характеризуются поразительным сходством аргументов, подходов и методов и некоторым удивительным психологическим сходством. Это сходство особенно поразительно, если учесть географический разброс офшоров, несмотря на который существует его глобальное сообщество, сплоченное единомыслием. В этом мире живет причудливое по составу население: владеющие родовыми замками представители древней европейской аристократии, фанатичные приверженцы американской либертарианки Айн

Рэнд, сотрудники спецслужб всех стран мира, мировые преступники, учащиеся британских привилегированных закрытых школ, множество лордов; банкиры и простые люди. Их жупелы – государство, законы и налоги, а их лозунг – свобода.

Правительство – «эгоистичная блоха, ползающая по спинам наиболее производительных людей мира. Правительства не правят странами, правительства паразитируют на странах», – писал Мэтт Ридли, автор известных научно-популярных книг, выпускник Итона, сын четвертого виконта Ридли, лорда-сенешаля королевы. В конце концов Ридли стал членом правления британского банка Northern Rock, занимавшегося ипотечным кредитованием. Этот банк использовал крошечный благотворительный фонд для людей, больных синдромом Дауна (без согласия самого фонда), в качестве зарегистрированного на Гернси структурированного инвестиционного предприятия под названием Granite. Granite эмитировал большую часть коммерческих ценных бумаг на сумму 100 миллиардов долларов и помог Northern Rock вывести за баланс ипотечные кредиты, что привело Northern Rock к банкротству в самом начале мирового финансового кризиса 2007–2009 годов и к массированной финансовой помощи банкроту со стороны налогоплательщиков³. Granite как инструмент Northern Rock не был ни офшорным предприятием, ни предприятием, находившимся в традиционной юрисдикции, – одной ногой Granite стоял в офшорной зоне, другой – в традиционной юрисдикции. И это отражает важный аспект офшорного мировоззрения, который процветает в секретных юрисдикциях, но возникает преимущественно среди правящих классов нормальных стран.

Концентрация экстремистских настроений на Джерси способствует их усилению, объясняет Кристенсен. «Большинство либерально мыслящих людей вроде меня уехали с островов, – рассказывает он. – Почти все мои друзья по школе, придерживавшиеся социал-либеральных воззрений, уехали с Джерси и поступили в университеты. Почти никто из них не вернулся. Не могу описать вам, в каком кромешном мраке ощущаешь себя на острове. Я никогда не страдал меланхолией, но на Джерси я впал в страшную депрессию. Все, что я ценил, казалось там бессмысленным и неважным. И я понимал, что обращаться не к кому». Кристенсен уже собрался покинуть родной остров навсегда, но исследователь Марк Хэмптон, который разрабатывал новую систему изучения налоговых гаваней, уговорил его остаться на острове, убедив в важности знания системы изнутри. «Я стал тайным агентом не для того, чтобы плескать грязью на людей и компании, а потому что не понимал офшорной системы – ее не понимали и ученые, с которыми я мог поговорить. Полезной литературы на эту тему не было». О том, чем он занимается, Кристенсен не рассказывал даже своему брату. Он хранил свою тайну двенадцать лет, в течение которых работал в разных компаниях, работал до тех пор, пока не стал экономическим советником правительства Джерси.