Люди полной луны
Шрифт:
— Как сказать, — поперхнулся кашлем Самсонов. — Идешь по улице, а тебя раз — и на матрас, в смысле лепнина с карниза оторвется килограммов восемьдесят весом и как даст по башке, а то и хулиган с ломом, — Самсонов незаметно для себя увлекся, — из-за угла выскочит и как шарахнет по голове, или…
— У вас нитроглицерин есть? — перебил его Миронов.
— Кажется, есть! — обрадовался Самсонов и стал хлопать себя по карманам кителя, но был вынужден огорченно добавить: — Эх, тоска, дома забыл.
— Возьмите мой, — флегматично предложил Миронов, — примите, а то что-то вид у вас неважный. Я как раз сегодня свежий для тещи купил.
Но им пришлось прервать свой разговор. Перерыв закончился, и все потянулись в кабинет мэра города.
— Ну и как у вас, Семен Иосифович, — спросил
— Ищем, Глеб Константинович.
Рокотов, повернувшись к Миронову, поинтересовался:
— Как поживает прокуратура?
— Полнокровно, — готовно ответил Миронов. — А в деле Клунса никаких сложностей нет, обыкновенная бытовуха местного розлива. Вспомните трехгодичный случай с Астаповым, челноком, тоже ведь повесили, пытали, где деньги. И с Клунсом так же.
— Возможно, — миролюбиво пожал плечами Самсонов, — мы все версии отрабатываем.
Совещание продолжалось. Рокотов вступил в полемику с генеральным директором металлургического комбината, настаивая на усовершенствовании очистных сооружений, а Самсонов, слегка скосив глаза, посмотрел в сторону Миронова. Миронов тоже косился на полковника, и они встретились взглядами.
Ничуть не смутившись этим обстоятельством, Самсонов похлопал себя по кителю и неожиданно нащупал во внутреннем кармане стеклянную трубку с нитроглицерином. Он поспешно достал ее и, протянув Миронову, участливо произнес:
— Возьмите, Сергей Антонович, штук пятнадцать положите под язык.
— И что будет?
— Не знаю, — пожал плечами Самсонов, — говорят, при тридцати таблетках пена изо рта идет, а вот при пятнадцати не знаю. — Он участливо заглянул в глаза Миронову и с чувством добавил: — Честное слово.
Николай Стромов лежал на раскладушке в деревенском саду своего тестя и смотрел в ночное августовское небо. Его мучили бессонница и необъяснимая тоска. Он не знал, что именно в этот час полнолуния странную тоску и какой-то призыв почувствовали и другие люди. Он не мог знать, что именно в этот момент Леня Светлогоров подошел к окну загородной психиатрической больницы Дарагановка и не мигая стал смотреть на огромный диск луны, чувствуя, как по волосам на его голове стали пробегать какие-то совершенно неизъяснимые потрескивания, напоминающие шепот неведомого. Леня не видел, что почти в каждом окне больницы, где находились палаты, прильнул к стеклу кто-то из пациентов и столь же завороженно смотрел на ночное небо.
В это же самое время Глория Ренатовна Выщух осторожно, чтобы не разбудить Самвела Тер-Огонесяна, встала с постели и в полном блеске своей наготы, с закрытыми глазами, вышла в соседнюю большую комнату. Она раздвинула шторы, села возле зеркала, взялась руками за свои груди и. постанывая, стала их поглаживать. Через несколько минут она встала, глаза ее были по-прежнему закрыты, задвинула на окне шторы, вернулась в спальню и, не разбудив Самвела, легла на место. В двух километрах от Глории Ренатовны, в центре ночного города, на балконе шестого этажа под миражным светом луны стоял странный человек, тоже голый, но в шляпе. Он курил и сплевывал вниз, не обращая на луну никакого внимания. Это был городской прокурор Миронов. А в тысяче километров от него, в Москве, посередине огромной комнаты с растопленным, несмотря на лето и тепло, камином сидел в кресле Алексей Васильевич Чебрак. Он завороженно смотрел на огонь и, слегка раскачиваясь, напевал: «Поле, русское-е по-оле…» По его застывшему лицу было видно, что с таким же успехом он мог напевать все, что угодно. Алексей Васильевич находился в состоянии транса.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Чем больше умных людей собирается в одном месте, тем сильнее заметно, что среди них очень много идиотов», — думал Игорь Баркалов, разглядывая людей, наполнивших роскошный зал закрытого ресторана «Первая скрипка». Сегодня здесь расслаблялись участники элитарной конференции «Бизнес энд политика». Ради такого случая оркестр «Виртуозы Москвы» прервал свое зарубежное турне и предстал перед респектабельно-жующей публикой ресторана закрытого типа во всем своем исполнительском великолепии. Весь зал был украшен тропическими орхидеями, стены задрапированы настоящими лианами сарта, стволы которых были густо усыпаны крошечными голубовато-розовыми цветами. Все это в сочетании с продуманным дизайном делало чревоугодный мир ресторана похожим на сад Эдема, приватизированный Дьяволом. «Прекрасная музыка, прекрасные цветы, удивительная гармония цвета, света, звуков и мерзкие жующие богатеи. Красиво жить не запретишь, но хотя бы запретили некрасиво жевать».
Впрочем, все эти мысли особо не задевали Игоря, они возникали от скуки. В эту смену он должен был сервировать подносы с холодными закусками и подносить их к основному выходу из кухни в зал. Там эти подносы, словно эстафету, у него принимали официанты и несли дальше. Игорь заглянул в ассортиментное меню на сегодняшний вечер и покачал головой: двадцать четыре блюда из мяса, черепахи-лобстеры-омары-осьминоги в коньячно-винном соусе, суп из раков, паштет из языков колибри, жареные улитки, пиявки и саранча, суп из змеи, лягушачьи лапки, восемьдесят сортов мороженого и вина. Особенно возмущал Игоря специальный раздел меню под названием БКК (Большая красная книга). Этот раздел служил лишь для предварительных заказов. Клиент мог заказать себе блюдо из редких, исчезающих видов животных, представителей морского и речного миров. Игорь считал, что блюда из БКК заказывают лишь садисты, не имеющие возможности удовлетворить свой садизм другими способами. Чаще всего их заказывали знаменитые оперные певцы, знаменитые основатели и руководители благотворительных фондов, ушедшие на отдых экологи, титулованные борцы за мир и спивающиеся богатые гуманисты.
На Игоре были серые брюки, черные легкие туфли, белая рубашка, серебристая куртка и бабочка под горлом. «Официант, черт побери, — в гневе думал он, — мать вашу за ногу!» Его примирял с действительностью лишь один успокаивающий штрих — «ПММ», пистолет Макарова модифицированный, в специальной, чтобы не выпирал, кобуре под мышкой. При последней неофициальной встрече Хромов попытался развеять его беспокойство и скептицизм…
— Ты понимаешь, — объяснял ему Хромов, — что весь ресторан утыкан внештатными агентами ФСБ, да и что там греха таить, МВД тоже. Но ты-то в штате, оперативник ты один, все остальные на подхвате, наблюдатели. Лишь ты знаешь, — на этом месте Хромов хмыкнул, — точнее, сейчас узнаешь, кто нас интересует и как действовать, если они появятся. Во-первых, если увидишь в зале ресторана вот этого человека, — Хромов положил перед Игорем фотографию, — то сразу же даешь об этом знать Ласточкину, связь у вас налажена. Больше ничего не делаешь. Если увидишь вот этого человека, — Хромов положил перед ним еще одну фотографию, — то поступаешь как и в случае с первым, но будешь предельно осторожным, ибо сможешь увидеть неподалеку еще одного человека, вот этого. — Хромов положил перед ним третью фотографию. — И если ты его увидишь рядом с собой или приближающимся к тебе, то стреляй на поражение без всяких предупреждений, даже в зале ресторана, даже если вокруг будет масса народа, убей его. Но, — Хромов поднял вверх палец, — это почти невозможно. Поэтому, если ты увидишь кого-нибудь из этих людей, — Хромов постучал пальцем по первым двум фотографиям, — и где-то поблизости с ними будет находиться этот человек, — Хромов потряс третью фотографию, — то ты никого в упор не видишь, на связь не выходишь, пистолет прячешь в свой рабочий шкафчик и, высунув язык, исполняешь свою работу помощника официанта. Понятно?
— Понятно, — ничего не понял Игорь. — Увидеть этого, кстати, он очень похож на Пьера Ришара, и застрелить как собаку, но если увижу, то сразу прячу свой пистолет и в упор его не вижу, так, что ли?
— Вот именно! — одобрительно воскликнул Хромов. — И никак иначе. Я не собираюсь брать на свою совесть твою смерть.
«Интересная у меня работа, — усмехнулся мысленно Игорь, вспоминая этот разговор и транспортируя очередной поднос с закусками к выходу в зал, — как у Дэвида Копперфилда».