Люди Приземелья
Шрифт:
Потом понадобилось перегнать на другое место одну из массивных деталей. Кедрин выжал педаль стартера с такой силой, как будто давил каблуком змею, потому что это была его первая попытка сдвинуть деталь. Скорость возросла неожиданно быстро. Ему кричали: «Стой!» Он забыл, как тормозят, и вместо этого еще прибавил ходу.
Стало ясно, что плохо придется монтажнику, который в этот миг медленно летел перед Кедриным в том же направлении. Вокруг скваммера были захлестнуты тросы от какой-то сложной и громоздкой детали, которую монтажник толкал перед собой, неся в четырех руках еще какие-то штуки поменьше. Кедринская деталь – гамма-отражатель – уже хищно нацеливалась острым углом между лопаток скваммера, чуть повыше дверцы. Стало до ужаса ясно, что в точку встречи деталь и передний монтажник придут одновременно.
Затем Кедрин почувствовал удар, в глазах зажглись звезды. Кто-то сидел на его вытянутых, все еще сжимающих край отражателя руках, ухитрившись на полном ходу протиснуться между деталью и Кедриным, Металлический живот упирался в фонарь кедринского скваммера. Удар был силен, но скваммеры выдержали и люди тоже.
Кедрин не мог удержать детали, но ее скорость была уже сбита. Она прошла точку встречи через две секунды после перегруженного монтажника, и за нею устремился кто-то из находившихся поблизости. Кедрин тяжело дышал.
– Надо ровнее, – невозмутимо произнес стеклянный голос Холодовского.
– Да, – послышался голос Гура. – Погибнуть с гамма-отражателем между лопатками – в этом, конечно, что-то есть, это даже величественно. Но я скромен и не тороплюсь. Спасибо, Слава.
– Не за что, – ответил Холодовский.
Отцепляясь от Кедрина, он неуклюже похлопал виновника происшествия по косому плечу скваммера.
– Спокойней, – повторил он. – Скорости нужны, особенно сейчас. Скоростью мы уже выиграли для тех, у Транса, день жизни. Но прежде всего – уверенность!
Ее-то и не хватало Кедрину. Вечером, ворочаясь в постели (которая, казалось, была набита метеоритной крошкой), он страдал. Стыд не давал уснуть, но еще мучительнее был страх: а если вот так завтра или послезавтра другой новичок налетит на него, острым углом детали вскроет скваммер, как банку консервов, – и наступит конец? Служба Жизни запрещала такое скопление людей в этом объеме пространства. И люди знали это. И все же…
Вот интересно: знает ли сама Служба Жизни, что на ее установления здесь не обращают внимания? Вряд ли кто-нибудь специально оповестил ее. Но в таком случае это необходимо сделать! Ведь нарушается один из принципов, на которых…
Кедрин повернулся в постели и не смог удержать стона: болел локоть, которым он во время работы ухитрился удариться обо что-то в скваммере – о какое-то автоматическое устройство, без которого и скваммер не мог обойтись. Нет, брось о принципах. Служба Жизни гарантирует достижение биологического рубежа каждому человеку – каждому, кто этого хочет. Естественно, этого хочет всякий; но иногда это желание приходит в противоречие с чем-то другим – чувством долга хотя бы – и уступает. Служба Жизни не может помочь в таких случаях.
Так что не крути. Работать тут никого не заставляют, путь на Землю открыт. Возвратись в свою лабораторию, и…
Ну, что же: через две недели кончится отпуск, и ты возвратишься. Будем надеяться, что за эти две недели с тобой не случится ничего… ничего непоправимого. Зато потом – какие будут воспоминания! А кроме того…
А кроме того, вскоре он перейдет в спутник, в свою каюту. Тогда он сразу же разыщет Ирэн и поговорит с ней без помощи рации скваммера. Поговорит в условиях, где их не услышит никто третий.
Он скажет: да, ты была права – в значительной степени. Меркулин просто не учел всего. Простим ему это. Но ведь в основном правда на его стороне: наша работа там, внизу, нужнее. Поэтому я пришел за тобой. Я не буду спрашивать о том, что произошло за это время. Но ведь тогда у нас было настоящее… и, значит, оно не прошло. Настоящее не проходит. Его можно заглушить на время. А сейчас этой необходимости больше нет.
Он скажет: ты помнишь еще, как шумят по ночам сосны у моря? Ты не могла забыть. Я вижу твои следы; они остаются на мокром песке, маленькие следы босых ног. Я вижу звезды в твоих глазах; не здешние – пристальные, немигающие, – но веселые звезды земного неба. Они приближаются, звезды. Подойди ближе. Я…
Он улыбнулся и уснул.
Он выходил каждый день, и с каждым разом что-то менялось. Управление скваммером становилось все проще – казалось, кто-то убирал, одну за другой, разные сложности. Детали тоже начали повиноваться. Темп работы был стремителен, и Кедрин немного пугался лишь вечерами, вспоминая события дня.
Наконец ему сказали, что обучение закончено. Это было, когда Кедрин еще не перестал уставать. Усталость сама по себе казалась удивительной; ведь мускулы не воспринимали тяжести деталей. Работали сервомоторы, человек лишь управлял ими. Но для того чтобы управлять, надо было представить себе, что ты делаешь все сам – и от этого, очевидно, уставала нервная система. Она-то работала в полную силу!
Теперь он мог возвратиться на спутник, в свою каюту. Его сменой остается четвертая, с которой он тренировался. По этой смене поставлены часы в каюте: ведь у смен – свое время, свой день и своя ночь.
У него спросили: нет ли каких-нибудь особых пожеланий. Были; он хотел узнать, где найти Ирэн. Но промолчал. Это оставалось его личным делом, с которым он справится сам.
После планетолета в каюте спутника было очень хорошо. Кедрин улегся на уже выращенный из микротипа удобный диван и постарался ни о чем не думать. Чтобы это стало возможным, он начал рассчитывать в уме наилучшие параметры установки, которая помогала бы ни о чем не думать. Голова была удивительно ясна, и работалось хорошо. Только не было машинной памяти и нумертаксора для записи данных, так что довести расчеты до конца Кедрин не смог.
Впрочем, даже будь у него все нужное, Кедрин все равно не успел бы закончить свое бесполезное дело, потому что на пороге каюты показался Холодовский.
Монтажник вошел, словно к себе домой – не постучавшись и не спросив позволения; кажется, он очень высоко ценил каждое сказанное слово и поэтому старался разговаривать как можно меньше. Усевшись в кресло, Холодовский обвел каюту взглядом. Затем перевел глаза на Кедрина и молча смотрел до тех пор, пока объекту столь пристального внимания не стало неудобно.