Люди разбитых надежд: Моя исповедь о шизофрении
Шрифт:
Во время госпитализации я приняла одно очень трудное решение. Такого решения я бы не пожелала самому худшему врагу.
После развода прошло много времени, но тяжбы между нами не прекращались. Мой бывший муж обустраивал свою новую жизнь, как и должно было быть, а я завязла в старой. Он встретил женщину и выстраивал новую жизнь. Мой сын приспосабливался к этому.
Но я не могла выбросить это из головы. День за днем я цеплялась за безопасное прошлое и в отчаянии упрямо обращалась к тем временам, которые теперь казались такими замечательными. Время от времени я отказывалась от своих прав на посещение, так чтобы они могли куда-то повезти моего сына. Был случай, когда я была слишком больна, чтобы держать его у себя. Я вынуждена была позвонить
Я решила отдать своего сына. Это решение — ад, с которым я живу. Если только вы не пережили подобного, вы никогда не сможете представить себе это чувство. Персонал больницы всячески поддерживал и помог мне справиться, они старались объяснить мне, что я хорошая мать, если поступаю так. Были и другие пациенты, которые сделали то же самое, иногда они вынуждены были отдавать своих детей в детские дома. Но до сих пор мне не легче, и я искренне верю, что мой маленький мальчик однажды поймет, что я поступила так из любви.
*** Меня выписали под опеку моей матери.
На удивление, компания, в которой я работала, сохранила мое место. Я была поражена, когда узнала об этом, так же, как и мой врач. Такое понимание и доброта в подобной ситуации кажутся исключительными. Конечно, я вернулась. Все они были очень добры ко мне. Вскоре прошел стыд оттого, что моя болезнь открылась, я начала приживаться. Но моя сосредоточенность была слабой, а депрессия казалась бездонной. Надо мною брали верх грусть, вина и, как всегда, волнение. Я чувствовала себя ужасно, но заставляла себя работать из признательности за безмерную поддержку, которую я здесь получила. Внутри было пусто, я забыла, что такое смех.
В компании начались финансовые трудности, и партнеры решили разделиться, разойтись по отдельным направлениям. Я уволилась. Казалось, будто все, кого я любила, отдалялись. Я не могла контактировать ни с одним из моих добрых друзей, которые оставались моей поддержкой. Невыразимо больно было чувствовать себя отдаленной от их круга. Воспоминания о том, как наши дети играли вместе, об обедах, поездках на природу и об общих праздниках заполняли мои мысли. Позже тяжелый покров депрессии впитал остатки воспоминаний, и оставил только отчаяние. Отчуждение не было радостью. Приглашения перестали поступать, и я закрылась в себе.
Ранее очень опрятная, особенно относительно своей внешности, я стала неухоженной. Я принимала ванную только по необходимости и упрямо носила все время одну и одну и ту же обтрепанную фиолетовую ночную рубашку, Она была распорота и порвана в нескольких местах, но я носила ее как орудие истины. Она отвечала состоянию моей души. Я предпочитала неубранную кровать в моей темной комнате остальному миру. Я спала днем и ночью, временами 16 часов подряд. Моя мать приходила только для того, чтобы вытянуть меня поесть. Я поднималась пообедать и слушала ее упреки, а по окончанию немедленно возвращалась в кровать.
Я ненавидела выходить из дома, когда сияло солнце. Я гуляла во дворе только при самой плохой погоде. Казалось, в этом была своя справедливость. За весь тот период я помню единственное приятное ощущение — глоток воды, которая утоляет жажду и наслаждение от холодной жидкости, которая стекает по горлу. Как моей матери удавалось справляться с таким поведением, я не смогу понять никогда, особенно если учесть, что у нее были и собственные проблемы.
У меня была подруга Ли, и я клянусь, ее способность сочувствовать была безграничной. Она приезжала каждую неделю и приглашала меня на кофе. Когда она звонила по телефону, я протестовала и скулила, что не могу идти. Я отчаянно сопротивлялась, но она приезжала все равно приезжала каждую среду. Я вынуждала себя вылезти из кровати, принимала ванну, одевалась, что было достижением дня, садилась в ее машину. Она кивала мне и трогалась. Мы мчались километрами безлюдных шоссе. Я не говорила ей ни единого слова в течение всего путешествия. Она для чего-то выходила из машины и временами я даже не замечала ее отсутствия, пока она не возвращалась с тошнотворно сладкой жидкостью в пластиковых чашках. Мы пили в тяжелой тишине, и отправлялись в длинный путь домой. Время от времени я посматривала на нее украдкой и удивлялась, какую пользу она, такая юная девушка, могла иметь от наших молчаливых странствий. Я не верю, что кто-то хотел этим заниматься. Но она занималась.
В этот депрессивный период я достала все книги по медицине, которые были дома и, пока мать была на работе, я с патологической настойчивостью выискивала способы самоубийства. Жалкий, мучительный или спокойный — это был выход. Тогда, наконец, должен настать мир. Я даже дошла до того, что одевалась и шла в библиотеку изучать этот вопрос. Женщине за столом я сказала, что делаю газету для школы, лишь бы не вызвать подозрения.
В то время я начала читать также материалы о шизофрении. Казалось, каждая книга свидетельствовала, что эта болезнь — неминуемый путь к смерти («неизлечимая», «хроническая», «безнадежная»). Я узнала, что у меня болезнь, которую остальные люди не понимают или не могут принять по причине ассоциаций с насилием, навязанной средствами массовой информации.
Я регулярно посещала д-ра Грина, но не слишком раскрывалась. Я отождествляла его с врачами из больницы и не хотела снова туда попасть. Я входила в его кабинет, через силу улыбалась и рассчитывала, что он даст мне надежду. Но я недооценила его ум. Он видел меня насквозь. Это было действительно досадно, потому что если бы я больше ему доверяла, он мог хоть как-то облегчить мои страдания.
Мое отвращение к больнице было вызвано не тем, что это ужасное место. Это было не так. Персонал состоял из внимательных и доброжелательных людей, которые знали свое дело. Но больница — печальное место для пребывания. Вы становитесь свидетелем трагических поворотов жизни; люди здесь искалечены горем, истерзаны страхом, сломаны пережитыми бурями. Если они больше неспособны плакать, вы начинаете плакать за них. Там нет пациентов, которые бегают с ножами, угрожая вашей жизни. Они больше боятся вас, чем вы можете испугаться их. Они сидят в креслах съежившись, болезненно дергаясь от резких слов и случайных жестов, запертые в своем страдании. Я не хотела возвращаться в больницу из-за того, что там для меня было слишком много откровений, слишком много правды. Жизнь временами может быть мерзкой войной и ее раненые там повсюду. Мои мать и братья были очень выдержанными и терпеливыми в это трудное время. Я знаю, что моя депрессия их очень угнетала.
Моя мама работала официанткой много лет, а это тяжелая работа. Огорченная, она каждый день поднималась в четыре часа утра, бегала между столиками целый день, потом приходила домой ко мне.
Каждый день после работы мы играли в «слова». Я уверена, что это было ей необходимо. Когда она не могла играть, ее подменяли мои братья. Мы все расширяли свой словарь, часто используя слова, которые изобрели сами. Скоро вся семья начала ненавидеть эту игру.
Однажды мама пришла домой и сказала, что ресторан нуждается в ком-то на подработку. Они хотели дать мне попробовать.
Я работала с матерью в ресторане официанткой на протяжении нескольких месяцев. Временами я приносила заказ не на тот столик и крайне удивленные клиенты искоса посматривали на меня. Владельцы, супружеская пара, прибегая к риску, исправляли дело, улыбаясь и подмигивая мне. Я была утешена их сочувствием.
Казалось, я забыла все свои проблемы, как только начала работать. Я чувствовала себя нормальной и вскоре уже смеялась и шутила со всеми. Но даже эта работа была чрезмерной нагрузкой и проявления болезни снова начали мучить меня. Я паниковала, когда должна была обслуживать слишком много столиков. Пол вздувался, опускался потолок, перед глазами все плыло. Я, испуганная, в слезах убегала в дальний уголок кухни. Заказы путались в моем мозгу, как в поломанном компьютере, я бормотала что-то беспорядочное. Я решила снова вернуться к работе в офисе, убежденная, что там будет легче.