Люди с чистой совестью
Шрифт:
Улица пахнула навозом и каким-то буйным, сладостным цветением.
Он успел заметить запаленную кем-то сигарету — узкий, апельсиновый огонек.
В следующую секунду Валера вполне четко осознал, что теряет сознание.
Но очень быстро пришел в себя.
Он сидел рядом с обрывом, за которым текла медленная русская речка. Рядом обнаружился куст с какими-то фиолетовыми ягодами. Валера потряс головой, огляделся. Напротив него, над обрывом стоял Рыбенко, равнодушно покачиваясь на носках, курил.
— Блин, что это? — сказал Валера.
— Что именно? — Рыбенко затянулся, и его сигарета оптимистично воссияла.
— Как мы тут оказались?
— Да просто, — ответил Рыбенко, — как все, наверное.
Валере почему-то не понравился его тон.
— Ты чего это? — сказал он. — Отойди оттуда. Упадешь же…
— А мне — туда надо, — Рыбенко щелчком отбросил окурок.
— Вниз ты имеешь в виду? — напрягся Валера. — Так вместе же пойдем.
— Не, вместе никак. Давай, старик… — Рыбенко протянул Валере руку, Валера потянулся к нему в ответ, и тут Рыбенко вдруг с силой оттолкнулся от травы ногами и исчез в обрыве.
Дальше была темнота.
Глава 14
Футбол
Ему снились собаки. Почти каждую ночь он видел собак, очень больших, разъяренных псов. Они служили проводниками в поездах, на которых он во сне и в темноте зачем-то ехал, играли в футбол на зимних, обледенелых полях. Конечно, играть зимой в футбол придет в голову только собакам. Они были лохматые, с присохшей к шкуре грязью, а поле — огромное и неровное. Ему казалось, собаки играют даже без ворот. Они просто с ревом носятся туда-сюда, сшибаясь друг с другом, разбрызгивая пучками бешеную слюну и ошметки мяса друг друга. А ему во сне не повезло оказаться в самом центре футбольного поля. Ногами, обутыми в нечто замшево-легкомысленное, он ощущал зимний холод, раскрошенный лед морозил пальцы, ноги его настолько онемели, что он не мог убежать. Да и если б мог, не убежал. Ему с детства внушили, что от собак нельзя убегать — детские правила действуют и во сне. Ему было страшно, когда лавину шерстяных тел бросало в его сторону. Он зажмуривается. Может, он — судья?
А еще он попадал на завод.
Завод, скорее всего, заброшенный. Здания — кирпичные трехэтажные бараки — сохранились с советских времен. Теперь территория поделена между какими-то фирмами, которые что-то друг другу мелко продают, и из барака в барак люди перетаскивают кладь. Люди не обращают на него внимания, а ему привычно стыдно за то, что он опять не знает, куда попал. И зачем он здесь? Худая, серая сука сидит в будке и брешет оттуда. Чтобы уйти с завода, требуется прошмыгнуть мимо будки. И вот он решается, он уже довольно далеко отошел, но внезапно сука выскакивает, и оказывается, вовсе она не на цепи, а на, по меньшей мере, пятиметровом брезентовом поводке. Поводок весь в узлах, может, даже он состоит из двух пятиметровых поводков, связанных вместе.
И тут он бежит. Она почти к нему приближается. Он бежит, он уже видит ворота с толстыми кирпичными столбиками. Он проносится мимо них, больно обдирая бок, а собака кричит ему что-то сзади. Он не оборачивается, так как эта сучка из будки предлагает на ней жениться…
Ощущения возвращались медленно. Первое и самое назойливое — сдавленность вокруг шеи. Хотелось хотя бы пощупать, что там так отвратительно давит, но руки не слушались. Руку Валера поднять не мог.
Видимо, он застонал, потому что рядом, где-то вверху и справа началась суета.
— Ты глаза можешь открыть? — задавший этот вопрос голос показался Валере очень знакомым. Более того, он прекрасно этот голос знал, но в голове как будто волны с шипением находили на скалы — голос искажался.
— Попробуй, ну, пожалуйста, — голос не то чтобы дрогнул, а как-то разболтанно зашелся в октавах.
Валера не чувствовал ничего страшного и тем более трагического. Ему было даже интересно узнать, почему он лежит, где он лежит, что с ним произошло, и кто это с ним разговаривает. Он стал стараться.
Через какое-то время, достаточно, впрочем, долгое, веки удалось разлепить. Прямо в мозг ударил крепкий, голубой свет. Валера едва не вскрикнул от боли.
И сразу все вспомнил.
— Подожди, подожди, — ну, конечно, это говорила Даша, как же он мог не узнать, в каком же состоянии он находился? — Не бойся, я выключу свет.
Она куда-то протопала, где-то щелкнуло.
Валера открыл глаза.
Он лежал в комнате, которую ни с чем нельзя было спутать. Это была больница.
— Ты можешь говорить? — спросила Даша, наклоняясь.
Ее волосы щекотнули по щекам. Валера улыбнулся.
Даша, естественно, тут же принялась рыдать.
— А где я? — хрипло после наркоза спросил Валера.
— В Москве, — прошептала Даша.
— Как в Москве? — удивился Валера.
— Папа тебя… Ну, в общем, он помог.
— А что с шеей?
— Позвоночник сломан.
Несколько секунд молчали.
— И что теперь? — Валера покосился на Дашу, у которой по лицу ровными потоками бежали слезы.
Она ничего не ответила.
— Что они говорят? — не успокаивался он.
— Кто? — Даша всхлипнула.
— Врачи.
— Ничего. Они говорят, пока трудно что-то сказать.
— А где Рыбенко?
— Валера… — Даша посмотрела на него с ужасом. — Ты, что, Валерочка?.. Ты ничего не помнишь?
Валера молчал.
— Валерочка, — заговорила она, вдруг сгребая, как он видел его руку, но он ничего при этом не чувствовал, — я тебе грейпфрутов принесла.
— Это я, это я что-то не досмотрела, что-то не додумала, — говорила она, захлебываясь в соплях, — милый, я виновата, я… Папа сказал, что… — Даша подставила, как под воду, руки и нырнула в них лицом. — Я не знаю, Господи, Господи…
— Что, Господи? — зло спросил Валера.
Даша по-прежнему плакала, утыкаясь лицом в ладошки.
— Еб твою мать, — резко сказал Валера, — да возьми ты себя в руки.
Ему тут же стало ее жалко. Но он молчал.