Люди Солнца
Шрифт:
– Мастер Штокс! – закричал вдруг звонким голосом Брюс. – Я сделал открытие!
– О, отшень интересно. Какой?
– Сердце расширяется, потом сжимается, так? И делает таким образом один стук в секунду.
– Так, несомненно.
– Но тогда смотрите! Я ходил днём по стенам нашего замка, и горячие камни жгли мне пятки. «Шервуд» днём нагревает солнце! Он хоть и незаметно, но расширяется! Помните, как вы показывали нам монету – всё при нагревании расширяется!
– О, это так.
– А ночью он остывает, сжимается. Но тогда выходит, что наш замок «Шервуд» – это сердце, которое стучит со скоростью один удар в день!
– Кениальный! Кениальный наплютений, – закричал взволнованный мэтр Штокс. – Ах, еслип фы фсе пыли так фнимательно
– Честное слово, – шепнул я Готлибу, – Брюса нужно наградить золотым ножиком безо всякого лабиринта.
Мы дождались конца урока и, пригласив мэтра в сторонку, сообщили ему о своём намерении.
– Исклюшительно фашно это сумейт сделат! – горячо воскликнул он. – У Ксанфий от отин костылёк потмышка посфонотшник стал немношко крифой. Ещё гот, тфа – и её спинка софсем путет крифая! Телайте скорее ей ношка, она толшен хотить с прямой спинка!
– Нам бы измерить её, – пояснил тихо Готлиб, – чтобы не разволновать.
– О та, та, конетшно. Я расскашу ей, што в лесу фы фстретиль волшепниц, которая хошет стелать ей ношка. А фы фечером прийти и исмерить, кокта Ксанфий сама путет уше отшень хотеть!
– Прекрасно, – кивнули мы Штоксу. – Идём пока готовить дерево и пружины.
И, уже выходя из башни, мы услыхали отчаянный крик Брюса:
– Мастер Штокс! Я сделал ещё одно открытие! Вы говорили, что лето наступает потому, что наша Земля подлетает к Солнцу! И при этом всё-всё у нас здесь нагревается! А зима наступает потому, что Земля отлетает от Солнца! И остывает! Но тогда Земля – это сердце, которое бьётся со скоростью один стук в год!!
– Удивительные способности у мальчишки, – сказал мне Готлиб, когда мы вышли. – Его бы в Лондон свозить, показать, какие есть на свете машины.
– Обязательно свозим. А пока – возьмём его после уроков с собой, и, доверив тайну, вместе будем делать для Ксанфии новую ножку. Двойная польза: и добавим ему опыта, и обустроим для желающих мастерить «клямки» настоящую мастерскую.
– Если кто-то один увлечётся – то все засядут в мастерской одновременно, – заметил мне Готлиб. – Придётся покупать много инструментных комплектов.
– Не вижу препятствий, – сказал я ему. – Много и купим.
И мы вскоре нашли подходящее для мастерской место. Просторное, с восемью окнами помещение над каретным цейхгаузом когда-то и было, очевидно, хорошо обустроенной мастерской. Здесь стояли длинные столы, окантованные полосами железа. Но никаких инструментов, подсказавших бы нам предназначение этой мастерской, мы не нашли. Зато обнаружили нечто странное. Внизу, на первом этаже, в углу каретного цейхгауза стояла печь с плитой, на которой высился огромный котёл. Верхний край его закрывала опрокинутая выходной трубкой вверх воронка, притянутая винтами. А на трубку была надета ещё одна медная, толстая труба, отводящая, видимо, пар наверх, в мастерскую. По винтовой лестнице мы вернулись туда, нашли, где заканчивается труба. Незаметный, встроенный в стену (потому мы и не увидели сразу!) оббитый медными листами невысокий, но длинный шкаф. Подвешенная на петлях медная пластина, служившая дверцей, была по фронту обшита дубовой рейкой. И вот, подняв эту пластину, мы заглянули в шкаф и увидели нечто странное. Вдоль всего шкафа, тянущегося внутри стены, свисали сверху короткие цепи с крючочками на концах. А на каменной полке лежали такие же короткие цепи с грузиками – массивными речными булыжниками.
Дети уже современной цивилизации, мы ни за что не догадались бы, для чего было устроено всё это снаряжение, если бы последняя, самая дальняя цепочка не показала бы свою удивительную, странную ношу. Длинный прут, срезанный с дерева, был закреплён на верхней цепи. А снизу к нему был подвешен, на цепи же, – булыжник, тяжёлый и гладкий.
– Незатейливо и гениально, – сказал с восхищением Готлиб. – Длинных и гладких прутьев можно нарезать в лесу сколько угодно. Но все они, по прихоти природы, слегка изогнуты. Тогда их вешают здесь, прицепляют булыжники, плотно закрывают дверь и зажигают огонь под котлом с воронкой. Пар, работая вместе с камнями, за день или два превращает кривоватый прут в идеально прямой. Затем сушка, шлифовка… И готова надёжная и дешёвая в изготовленье стрела!
– Да, – кивнул я. – Когда-то этот замок защищали со знанием дела. Английские лучники на стенах – это непреодолимый заслон.
– Который – увы – не защищает от времени.
– Верно, – снова кивнул я. – И сундуки с золотом, и винный подвал, и дрова, и фонари, и сигары – достались мне без всякого боя, легко и свободно. Теперь я, в качестве возмещения этого дара, хочу оборудовать здесь рукодельную мастерскую. Может быть, Чарли, когда перестанет прятаться, заинтересуется тем, что будет делать здесь Брюс, и пристроится к ремеслу. Когда-то ведь должен он перерасти своё злобненькое дикарство!
Но нет. Я тогда не знал ещё, что Чарли не прячется где-то в каменных закоулках форта. Его просто не было в замке. Очень, очень было трудно представить, что рыжий маленький плут в упрямом одиночестве прошагает босыми ножонками путь от замка «Шервуд» до Бристоля и вернётся к своему привычному ремеслу.
Барт и милиния
«В одиннадцать лет я сбежал из дома с бродячими музыкантами. Как было не посчитать их высшими существами, если им повинуется это волшебное волшебство: музыка! Спасибо моему отцу, позаботившемуся о моём начальном образовании, – я умел читать и писать. И, написав записку семье (а иначе не отважился бы сбежать, оставив родных в горестных переживаниях), что их Барт отправился путешествовать и искать себе разума, я увязался с весёлой компанией и пришёл в большой город.
Способность и страсть! За те две недели, что мы брели, веселясь беззаботно, собирая обильную овощную и молочную дань с крестьян, зачарованных музыкой, я научился играть на скрипке, флейте и клавесине. Бубен и маракасы даже и не считаю.
И вот в городе наш старший в компании строго сказал мне, что дальше они меня с собой не возьмут. Потому что у меня есть дар Божий, и мне нужно серьёзно учиться. Он определил меня в хорошую музыкальную школу, оставив щедрый подарок: оплату за полгода.
О, что это за волшебное волшебство! Здесь нужно было делать то, что я полюбил делать больше всего на свете: из прекрасных и затейливых сооружений из кожи, дерева и железа извлекать музыку. Струны и дырочки! Деки, меха, колки, клапаны! Все они таили в себе непостижимое: гармоничные звуки. И все они, чувствуя, очевидно, мою к ним яростную любовь, щедро отдавали мне свои сокровища, так что один из сыновей богатого и властного попечителя школы меня возненавидел. Особенно когда я стал лучшим учеником по итогам первого года. Он подстроил мне нехорошее: сломал скрипку, которую добрый старик, учитель-скрипач, тайком давал мне по воскресеньям. Должен же я был обеспечивать себе пропитание и школьную плату! Так вот я по воскресеньям играл в трактире, далеко на окраине, чтобы никто из благородных учеников о таком позорном занятии не узнал. Завистник выследил меня. Он мог бы предать меня огласке и прилепить унизительное прозвище «трактирный фигляр» (такие случаи были в прошлом), но он поступил более расчётливо и жестоко. Сломав скрипку так, что повело даже деку, он оставил меня без инструмента. Учитель-скрипач кое-как исправил поломку, но выдавать мне кормилицу перестал. А тут подоспело время моего превращения. Я почувствовал в себе магию. Музыка была моим сердцем, дыханием, кровью. Я мог сыграть вечернюю усталость белой бабочки, судьбу облачка, плывущего в синеве в знойный полдень, путешествие по комнате голубой ленты, снимаемой с волос перед сном дочерью булочника, которая жила неподалёку от школы. Мои сокурсники безоговорочно признавали во мне эту магию, и зависть росла. Прошёл ещё год, и меня не допустили к экзамену, на котором попечители раздавали награды. Более: меня исключили из школы – не стану говорить, за что и как.