Люди Солнца
Шрифт:
– О, это можно всем запретить! Знаешь, кто у нас здесь самый главный?
– К…то?
– Хозяин нашего замка. Дядя Том. Ты же видела – что бы он ни сказал, ему все подчиняются. Даже Дэйл!
– Да, – спустя паузу ответила Ксанфия. – Видела.
– Так вот! Если дядя Том всем скажет не есть кур – никто никогда не будет их есть.
– А он скажет?!
– Ксанфия, – дрогнув голосом, произнёс я. – Я вот стою здесь, возле двери. И мне так жалко твою Живулечку, что к глазам подступают слёзы. И поэтому я прошу тебя мне помочь.
– Как
– Выйди ко мне. Мы вместе возьмём Живулечку и защитим её. И пойдём в дом и всем скажем, чтобы не ели кур.
– А коровок?
– Да, и коровок.
– А свинок?
– О да, и свинок, конечно.
Снова полная, на полминуты, томительная тишина. Наконец Ксанфия робко спросила:
– А ты стоишь там один?
Повернувшись к сгрудившимся вокруг обитателям «Шервуда, я требовательно замахал рукой. Все, кивая, принялись, тихо ступая, выходить на плац.
– Один! – сказал я тогда. – Ещё вот со мной наш добрый мэтр Штокс и люди, которые никогда не едят мяса: Ламюэль и Фалькон. Они хорошие, их не надо бояться. Выйдешь?
Спустя минуту послышался стук упавших поленьев. Потом послышался шлепоток босой ножки и Ксанфия припрыгала на свет. Я присел, протянул к ней руки. Быстро стерев кулачком слёзки, она прыгнула раз, другой – и протянула мне Живулечку. Сердце моё дрогнуло от её такой трогательной, хрупкой доверчивости. Взяв одной рукой Живулечку, я второй осторожно подхватил Ксанфию и выпрямился.
– Какая красивая! – сказал Ламюэль, глядя на курицу. – Можно погладить?
– Да, – кивнула ему Ксанфия.
И одетый в жёлтый балахон монах медленно поднял руку и погладил плотные красные перья. Курица у меня на руках шевельнула, как бы шагая, голенастыми лапами. Потом мы все ласково и осторожно её погладили. И пошли назад, в зал.
Здесь уже все сидели. Напряжённая тишина сковывала пространство. Мы с Ксанфией прошли к началу стола. Я остановился и громко сказал:
– Добрые друзья мои! С этого дня никто в «Шервуде» не будет есть убитых животных. Ни коров, ни свинок, ни кур. Иннокентий!
Носатый встал, поклонился.
– Это откуда?
И я кивнул в сторону разделочного стола, на рядок битых кур.
– Купил в порту, – доложил он.
– Увези назад.
– Слушаюсь.
И, выбравшись из-за стола, он принялся быстро укладывать птиц в большую корзину. Тогда Ксанфия, пошевелившись у меня на руках, вытянула руку и указал пальчиком на блюдо с нарезанным окороком. И тотчас Эвелин, Алис, Власта и Анна-Луиза принялись быстро убирать со стола и окорок, и свиной студень, и вяленую солонину, и обильно выложенные колбаски.
– Всё увози, Иннокентий!
Носатый, послушно кивая, убирал мясную провизию в короба. Эвелин, Алис и Омелия быстро ставили перед гостями сыр, творог со сметаной, хлеб, зелень.
– Я никогда не думал, – громко проговорил я, садясь на свой стул вместе с Ксанфией на руках, – что такое случится. Что маленький ребёнок существенно изменит жизнь целого замка. А между тем когда-то уже давно, один человек, Клаус, говорил мне об этом необъяснимом положении вещей. Корова даёт людям молоко. На нём варят суп и кашу. Из него делают сливки, творог, сыр, сметану. А люди убивают эту корову и поедают её саму. Для чего?! Клаус говорил мне, что в Индии живёт миллионная община брахманов, людей, которые никогда в жизни не употребляли в пищу убитых животных. И эти люди не истощены. Их не терзают болезни. Напротив! Они веселы, трудолюбивы, добры и прекрасны!
– Мне хочется добавить, – подал голос Фалькон. – Существует ещё миллионная община парсов, поклонников религии Солнца, в Персии. Они тоже не едят трупы. Поколение за поколением! Век за веком! И живут хорошо.
– Вот и славно, – улыбнулся я, поправив на локте немного съехавшую с него Ксанфию. – Теперь будет ещё одна такая община – замок «Шервуд». А, леди и джентльмены? Попробуем и мы жить хорошо!
Так я сказал, и все находившиеся в зале кивали, и светились улыбками, и этими улыбками уверяли Ксанфию, что ни кур, ни поросят здесь есть больше не будут. И всё же трудности объявились.
Пересадив Ксанфию за стол к остальным детям, я передал ей Живулечку и стал помогать Носатому увязывать фуражный воз. Подошла к нам Эвелин и, стоя рядом, о чём-то задумалась.
– Где это всё спрятать, мистер Том? – спросил меня старательный и послушный Носатый.
– Что спрятать? – переспросил я его.
– Ну мясо-то! Не всерьёз же вы приказали никому мяса не есть. Я не мыслю себе жизни без куска окорока утром и жареной курицы вечером. Да и, конечно, не только я! Но и девочку волновать, конечно, не следует. Так как быть?
И что мне было делать? Заявить, что я не шутил, и что все несогласные могут убираться из «Шервуда» и искать себе новую жизнь и работу? Это было бы грубо. Я стоял и не решался это произнести. И тут Эвелин негромко сказала:
– Всё будет по-прежнему, Иннокентий. Но только готовить с этого дня будем незаметно. Тщательно укрывая от любых глаз и птицу, и мясо. Ты воз сейчас оставь здесь, Томас придумает, что с ним делать. А сам поезжай на ферму, сообщи семье Себастьяна о том, что у нас здесь произошло. Чтобы не привозили больше с фермы ни кур, ни мяса.
Носатый посмотрел на меня. Я кивнул. Он затопал к конюшне.
– Томас, – сказал мне Эвелин. – Я, кажется, нашла выход. Давай оденемся с возможной роскошью и съездим в порт. Вот, кстати, карета есть нераспряжённая. По дороге я тебе всё расскажу.
После этого быстро, надев парадный камзол, прицепив бриллиантовую звезду и пристегнув золочёную шпагу, я ненадолго попрощался с гостями и влез в карету. Следом за нами двинулся громоздкий фуражный воз.
– Томас! – жарко дыша, заговорила в таинственном и тёплом мирке кареты Эвелин. – Я молю Бога, чтобы наш недавний знакомец, аристократ из Франции, Поль-Луи, никуда не исчез!