Люди Солнца
Шрифт:
– Здесь никакого уюта, – негромко произнес Давид. – А в нашей – как в главной зале у короля!
В эту минуту из дальнего угла долетел взрыв грубого хохота. Брошенным туда нашим взглядам предстал странного вида человек. Довольно молодой, лет двадцати, высокого роста, заметно полный. В неанглийской одежде. Кучка матросов только что устроила над ним какую-то грубую шутку, и высокомерная надменность на его лице развеселила их больше, чем сама шутка. Когда слуга принёс нам закуски, я спросил его:
– Что там происходит?
– Мальчонка-француз, –
Слуга убежал. А Эвелин сказала мне:
– Томас, напрасно ли меня с детства учили французскому, немецкому и латыни? Проводи меня к его столику, и давай предложим попавшему в беду человеку возможную помощь.
Я с готовностью встал и, шагая первым, дошёл до дальнего углового стола. Встал, поклонился. Француз тотчас же тоже встал и отвесил изысканный, делая вензеля белыми пухлыми руками, поклон. Эвелин, приблизившись, что-то произнесла на французском. Ответ толстяка был доброжелательным и недлинным. Эвелин повернулась ко мне и сказала:
– Наш терпящий жизненные трудности собеседник, Поль-Луи, отказывается принять помощь от людей, ему незнакомых.
– Важный, – негромко заметил я, откланиваясь из беседы.
Мы вернулись к столу. Подозвав, чтобы рассчитаться, слугу, я сверх дал ему пяток шиллингов, попросив кормить гостя прилично и по возможности от грубых шуток оберегать.
– Подумай, братец, – говорил я ему, удивлённо прячущему монеты в карман, – что расскажет он дома, в Париже, когда родные разыщут его и он вернётся? Над ним глумится кучка грубых английских матросов. А мнение он составляет об Англии вообще.
С тем мы вышли из таверны и поспешили к нашему месту на пристани.
Шлюпка уже возвращалась от корабля, и в ней возвращались дети «Шервуда». Как королева маленького муравейника, в центре шлюпки белела нарядным платьем Власта. Она что-то, – с берега было не слышно, – оживлённо рассказывала.
Высыпав на берег, дети взяли из её рук, примчались к нам и протянули, хвалясь, странного вида игрушку. Большая толстая кукла из дерева, расписанная яркими красками и покрытая лаком. Тут же показали секрет: кукла разъединялась на две половины, а внутри её оказалась пустота, в которой находилась… ещё одна такая же кукла, только поменьше! Под ободряющим взглядом Ярослава Баллин и Пит разъединили и эту куклу, в которой также оказалась пустота, и в ней – ещё одна! А потом ещё, уже совсем маленькая.
– Какая чудесная игрушка! – улыбаясь, как ребёнок, проговорила Алис. – Это же как нужно было догадаться такое придумать!
– И сделать, – добавил с любопытством рассматривающий точёные половинки Готлиб.
– Ничего мудрёного нет, – ответил им Ярослав. – Сама придумка – перед глазами любого, кто видит закономерность жизни в цепочке бабушка-мама-дочь-внучка… А изготовить – ну всего лишь стоит иметь увлечение токарным делом, и токарный станок. А к этому ремеслу очень многих в России приохотил царь Пётр. У него в кабинете стоял такой станок, и, глядя на него, многие переняли.
Власта порхнула из шлюпки, и мы горячо приветствовали друг друга.
– Как зовут этих куколок? – спросила Ксанфия, прижимая к груди уже выросшую огненно-рыжую курочку.
– Саму большую зовут Матрёна, или Матрёшка, – ответила ей Власта. Потом Домна и Дарья. И самую маленькую – Акулина, или Акулька.
– Они милые! – сообщила с восторгом Ксанфия, – они живые, любимые! Давайте они будут у нас в комнате жить!
И быстро посмотрела на обмахивающегося треуголкой высокого Штокса.
– Кде же шить девойтшкам, – ответил он благосклонно, – как не в комнате девойтшек.
– Как изобильно прибавляется у нас детей, – тихо и радостно сказала мне Эвелин. – Вот ещё и Матрёшка!
Обратно Ксанфия возвращалась, имея в руках не только Живулечку, считающую место у неё на груди своим домом, но и толстенькую, улыбающуюся лакированным лицом куклу.
Повар французского короля
Совсем незнакомые люди провожали нас приветливыми криками, когда наши кареты стали понемногу освобождать площадку у гавани. Я выглянул из окна. Минута, другая – и вот толпа зевак разошлась. Осталась лишь компания купцов, при которых Давид отправлял в сторону предназначенные для немедленной продажи стволы.
Перед самым замком мы обогнали тяжёлый, поскрипывающий фуражный воз: Носатый самостоятельно и очень обильно пополнял продуктовые кладовые. И вот подковы копыт и обода колёс прогрохотали по каменной дуге мостика, и кареты остановились, плотно заняв всё пространство между баней и каминным залом. Обитатели «Шервуда» и их любимые и желанные гости высадились из экипажей и поспешили в большой зал, – уютный, щедрый и дружелюбный.
– Здравствуй, дом! – звонко воскликнула Власта, входя в дверь.
– Дом, – прошептала, прижимаясь к моей руке, Эвелин. – Милый дом!..
Наши русские гости удивлённо-одобрительными голосами встретили новинку: неподалёку от камина, сразу за двойной плитой кухни, зеленела поставленная на высоту пояса массивная каменная чаша, выложенная из зелёного диорита. Над ней из стены выступал медный кран с изящной ручкой, отлитой в виде буквы «Т». Здесь все вымыли руки и стали рассаживаться за столом для принятия выставленных перед обедом закусок.
Все, кроме живущих на ферме, и Дэйла, совершающего в этот день поездку к копателям золота, а также Луиса, Давида и Тая, собрались здесь, и длинный стол, без преувеличения, был занят почти на всю свою огромную половину.