Люди сороковых годов
Шрифт:
В своем дневнике за 5 июля 1942 года я читаю такую вот запись:
«5 июля. 8 часов 45 минут вечера. Только что вернулся с колокольни, откуда открывается широкий вид на Юдино, где сегодня дрались танкисты Бурды. Сейчас там все тихо — гвардейские минометы отбили у гитлеровцев охоту лезть вперед.
Тихий вечер. Облака. Красивый закат. Тишь над огородами, садами, ручьями, текущими в глубоких оврагах. На дорогах трубят отходящие с поля боя израненные танки. У самого горизонта дымы: только что отбомбилась наша авиация. Немецкое наступление на нашем участке фронта остановлено.
Все-таки в штабе у Катукова невесело. Генерал бродит по хате с каменным лицом, пока офицеры торопливо укладывают документы в ящики: сегодня ночью переезжаем на новый участок. Я понимаю, что у него горько на душе: тяжело видеть, как прекрасно сколоченные для массированного контрудара соединения расходуются в боях, что называется, в розницу. [31]
Вначале корпус ввели в бой южнее Ливен — на Опытном поле. Понесли большие потери под ударами авиации — прикрыть танки
Потом задумали эффективные клещи вместе с корпусом Павелкина. Опоздали на день… Тем временем Павелкина окружили, и он отскочил за реку Олым. С ним некоторое время не было связи, начали даже думать, что он погиб вместе со своим штабом. Но Павелкин нашелся. Ему дали задачу: наступать, опираясь на правый фланг Катукова. Тем временем 1-й танковый корпус должен был обеспечить железную оборону. Однако его мотострелки остались на старом рубеже — там не оказалось пехоты, здесь же танкисты могли рассчитывать лишь на сильно обескровленную 15-ю стрелковую дивизию Слышкина, которая уже трижды побывала в страшных переделках и теперь не была в состоянии обеспечить танкистам надежную поддержку.
Сегодня с утра 88-я и 385-я немецкие пехотные дивизии перешли в наступление почти без танков, но с огромным количеством артиллерии в своих боевых порядках. Вначале в штабе на это известие реагировали спокойно, и Катуков сказал мне, когда я уезжал к Бурде:
— Корячатся две немецкие дивизии. Но мы их положим на землю.
К вечеру гитлеровцев действительно остановили. Но какой дорогой ценой! Танковая гвардия потеряла лучших из лучших своих людей, не говоря уже о потерях в технике. К вечеру, чтобы решить судьбу сражения, пришлось ввести в бой последний резерв генерала и реактивные минометы….
Это поездка дает мне очень многое. Я начинаю еще лучше, чем в прошлом году, понимать цену, какую мы вынуждены платить за каждую деревню, за каждый ручей, за каждую высоту. Ведь вокруг меня не какие-то отвлеченные тактические единицы, а живые, ставшие мне близкими, почти родными, люди. Вот сейчас пишу и вижу перед собой тронутое застенчивой улыбкой открытое лицо юного романтика из Подмосковья Капотова, с которым мы так подружились. Он не вернулся в Юдино, и мы, наверное, уже никогда его не увидим. А Новиков? А Любушкин? А десятки других ветеранов 1-й гвардейской?..
Танковые корпуса бросались в бой на разных направлениях, без необходимой связи с общевойсковыми армиями, без должного прикрытия пехотными и авиационными средствами. Не была обеспечена поддержка артиллерией и минометами. Не было штурмовой авиации. Враг бомбил боевые порядки танковых корпусов беспрерывно — его бомбардировщики налетали волна за волной, по 75–80 самолетов. Наши танковые части буквально горели в огне.
И еще: больно, невыносимо больно отступать хоть на шаг во второй раз. И видеть искаженные болью лица колхозников, которых мы вторично покидаем, снова отходя на восток.
Да, поистине тяжка школа войны, которую мы проходим в эти дни. Сомнений нет: советские солдаты, офицеры и генералы — способные ученики, и не за горами то время, когда гитлеровцы почувствуют в полной мере силу ударов нашего Человека в Броне. Впрочем, и сейчас наши удары весьма чувствительны: 385-я немецкая пехотная дивизия за эти дни потеряла уже 60 процентов своего состава…»
31
Двадцать лет спустя М. В. Катуков говорил мне:
— Танковые корпуса бросались в бой на разных направлениях, без необходимой связи с общевойсковыми армиями, без должного прикрытия пехотными и авиационными средствами. Не была обеспечена поддержка артиллерией и минометами. Не было штурмовой авиации. Враг бомбил боевые порядки танковых корпусов беспрерывно — его бомбардировщики налетали волна за волной, по 75–80 самолетов. Наши танковые части буквально горели в огне.
Много лет спустя в замечательной книге Маршала Советского Союза А. М. Василевского «Дело всей жизни» я прочел такие мужественные и правдивые строки, посвященные анализу трудностей, возникших в июле 1942 года на Брянском фронте:
«Тех сил и средств, которыми он (т. е. Брянский фронт. Ю. Ж.) располагал, было достаточно не только для того, чтобы отразить начавшееся наступление врага на Курско-Воронежском направлении, но и вообще разбить действовавшие здесь войска Вейхса. И если, к сожалению, этого не произошло, то только потому, что командование фронта не сумело своевременно организовать массированный удар по флангам основной группировки противника, а Ставка и Генеральный штаб, по-видимому, ему в этом плохо помогали. Действительно, как показали события, танковые корпуса при отражении наступления врага вводились в дело по частям, причем не столько для решения активных задач по уничтожению прорвавшегося врага, сколько для закрытия образовавшихся брешей в обороне наших общевойсковых армий. Командиры танковых корпусов (генерал-майоры танковых войск М. Е. Катуков, Н. В. Фекленко, М. И. Павелкин, В. А. Мишулин, В. М. Баданов) еще не имели достаточного опыта, а мы им мало помогали своими указаниями и советами. Танковые корпуса вели себя нерешительно: боялись оторваться от оборонявшейся пехоты общевойсковых армий, в связи с чем в большинстве случаев сами действовали по методам стрелковых войск, не учитывая своей специфики и своих возможностей». [32]
32
А. М. Василевский. Дело всей жизни. М., Политиздат, 1973, стр. 196–197
Да,
Два немца
К утру шестого июля мы завершили трудный ночной переезд по невероятно вязким черноземным проселкам, раскисшим от дождей, к месту нового расположения штаба 1-го танкового корпуса. В дороге потеряли цепь, которая помогала нашему многострадальному пикапу бороться с грязью, и теперь не столько ехали, сколько тащили на себе машину, невероятно мокрые и грязные. А вокруг бессильно жужжали, словно мухи, влипшие в клейкую бумагу, сотни других автомобилей. Окончательно обессилев, мы приткнулись к какой-то избе и часок поспали в кузове пикапа.
Нас разбудило яркое солнце, наконец-то июль напомнил о себе. Я поспешил узнать, чем закончился бой у Юдина. Оказывается, в 4 часа утра, пока мы ползли на своем пикапе по шоссе, гитлеровцы захватили эту деревню, или, вернее, то место, на котором она когда-то стояла. Однако танкисты Бурды тотчас же выбили их оттуда. Сейчас все утихло. Разведчики намекнули нам, что теперь надо ждать больших событий на новом участке, где сосредоточиваются наши танковые соединения для контрудара по левому флангу гитлеровцев, прорвавшихся к Воронежу.
В еще не тронутой войной деревне, куда перебрался штаб корпуса, царило идиллическое спокойствие. Цвел жасмин, пели птицы, мычали коровы. Люди были заняты своими извечными крестьянскими делами, хотя и чувствовалось, что их тревожило прибытие с запада такого большого числа военных: уж не новое ли это отступление?
Нет, на этом участке не могло быть и речи об отступлении, он был надежно прикрыт броневым щитом. Но южнее и юго-западнее обстановка продолжала осложняться.
Гитлеровцы бросили в наступление не только собственные войска, но и армии своих сателлитов. В дело был пущен и неприкосновенный фонд германского командования — резервные кадровые дивизии, которые до этого тщательно сберегались в глубоком немецком тылу на крайний случай.
Германские генералы никогда не отличались излишним человеколюбием по отношению к своим солдатам. Сейчас же они действовали с предельной жестокостью: построив дивизии в затылок друг другу, гнали их вперед. Дивизии таяли в течение немногих часов. Но на смену им появлялись новые и новые. Решив любой ценой прорвать фронт, германский штаб не жалел для этого ни людей, ни техники. Ведь второго фронта все еще не было!
Естественно, нас, военных журналистов, в эти дни особенно интересовали пленные немцы. Хотелось узнать, что думают эти люди, как отразилось пережитое на их психологии, что кроется под твердой скорлупой знаменитой немецкой дисциплины.
О некоторых встречах такого рода я уже рассказывал. Не все они были интересны: одни немцы были настолько запуганы россказнями Геббельса о «русских зверствах», что в плену теряли всякий человеческий облик и были не в состоянии связно отвечать на вопросы. Другие, дрожа за свою шкуру, угодничали и старались сказать только то, что, по их мнению, было бы приятно услышать «господину советскому офицеру».
Но встречались и такие пленные, чьи рассказы были весьма интересны: они помогали понять, что творится во враждебном нам мире, находящемся под контролем национал-социализма, как там живут люди, как устроена их психика, что думают те из них, которые еще не разучились мыслить.
Утром шестого июля в штаб 1-го танкового корпуса привезли двух пленных. И до чего же разными людьми они оказались. Это были член гитлерюгенда Гайнц Г. из Саксонии и шахтер Людвиг Г. из Рура. Гайнца Г. поймали у ручья, куда он с тремя приятелями ходил на водопой, — троих наши бойцы застрелили, а этого схватили за шиворот и притащили. А Людвига Г. никто не ловил; он пришел к нам сам, предъявив в качестве пропуска советскую листовку, сброшенную с самолета.
Так вот сначала о питомце гитлерюгенда. Узнав о поимке этой птицы, я очень обрадовался: давно хотелось откровенно потолковать с воспитанником нацистов, посмотреть, что представляет собой идейный противник наших комсомольцев. Но радость моя была преждевременной: откровенного разговора не получалось, да Гайнца, видимо, и не учили в гитлерюгенде рассуждать на политические темы и спорить, скорее, напротив, его отучили мыслить.
Передо мной сидел под кустиком, сжавшись, словно затравленный волчонок, белобрысый сморчок, маленький, плюгавенький человечишко 21 года от роду. Офицеру, который его допрашивал, он деловито сообщил, что в его роте в первый же день наступления убито 38 человек, еще 38 ранено. В строю осталось 18. Четверо ушли за водой, из них трое убиты, он, четвертый, в плену. Стало быть, теперь в роте 14 солдат.
Потом я попросил Гайнца рассказать о себе, о своей жизни, о том, как и почему он вступил в гитлерюгенд, чему его там учили и что он вынес из этой учебы. Он глянул на меня диковатым взором, видимо, ему никогда таких вопросов не задавали, и сам он над ними не задумывался. Но в плену, по его мнению, нельзя отказываться отвечать на вопросы, ему, наверно, будет плохо, если он не станет говорить. И Гайнц заговорил монотонным голосом. Он попросту рассказывал свою биографию, так ему было легче.
Да, он воспитанник гитлерюгенда. Почему он стал членом этой организации? Но ведь это очень просто! Когда мальчику исполняется четырнадцать лет, его принимают в союз. Как эта организация функционирует? Тоже очень просто: по месту жительства. Сначала в отряде, в который приняли школьника Гяйнца, состояло 100 — 120 человек — это было сразу после того, как фюрер стал рейхсканцлером. Потом в нем стало 400 человек, сами родители следили за тем, чтобы их дети не остались вне союза.
Чем занимались в союзе? Учились маршировать, стрелять, вести огонь по самолетам, водить мотоцикл, автомобиль, с 1934 года изучали планер. Еще работали в трудовых лагерях — строили дороги, аэродромы. Это когда уже исполняется семнадцать лет. Работа с семи часов утра до полудня, потом с часу дня до семи вечера. Возили песок, камни.