Люди среди людей
Шрифт:
Вот уже возникли на горизонте в горячем степном воздухе лазоревые мечети Мешхеда. Все чаще обгоняет тройка медлительные верблюжьи караваны, груженные какими-то черными продолговатыми тюками. Это везут со всего Ирана обернутых в черные кошмы покойников. Получить успокоение в Мешхеде - счастье для мусульманина. Ведь в Мешхеде - могила Али, двоюродного брата Магомета. Но ни красавицы мечети, ни удивительные обряды мусульман не отвлекают русского путешественника от его главного занятия: в полях под Мешхедом нашел он посевы пшениц, не имеющих себе равных по засухоустойчивости.
Вот еще один прекрасный подарок для молодой отечественной селекции.
А персидская? Где же она, та, из-за которой, собственно, и затеяно дальнее путешествие? Грустно, но факт - в Персии не оказалось посевов персидской пшеницы. Через семь лет после иранской экспедиции Вавилова профессор П. М. Жуковский из Тифлиса установил, что родина Triticum persicum - Закавказье. Но понадобилось еще десять лет, чтобы Николай Иванович во время одной из своих поездок по Кавказу
Помните игру в «тепло - холодно»? В комнате прячут какой-нибудь предмет, и тот, кто водит, должен разыскать его. Человек бродит наугад от шкафа к столу, от кровати к книжным полкам и, к великому удовольствию остальных участников игры, перебирает книги, посуду, одежду. Все не то! «Холодно, холодно!» Но вот проблеск удачи - водящий приближается к месту, где спрятана заветная вещь. Окружающие затихают: «Теплее, еще теплее, тепло… горячо». И наконец успех - вещь найдена. «Огонь!»
Вавилову экспедиция в Персию во многом напомнила игру в «тепло - холодно». Разглядывая на привалах свои полевые находки, он чувствовал, что главное сокровище таится где-то совсем рядом. Будто кто шептал: «Тепло, тепло…»
Август 1916 года склонялся к концу, когда, повстречав в одном из среднеазиатских городов давнего своего приятеля, Дмитрия Букинича, Вавилов принялся обсуждать с ним варианты дальнейших маршрутов. Николай Иванович рассказал товарищу, что и ферганский губернатор, и кокандский уездный начальник настойчиво рекомендуют ему возвращаться в Москву. Но ему, Вавилову, ехать домой неохота. В горах и степях Средней и Центральной Азии чудится ему разгадка многих вопросов эволюции растительного мира, а если говорить начистоту, то надеется он разыскать тут родину пшениц. По всем приметам родина эта лежит совсем близко. Рослый, медлительный Букинич слушал молча. Пыхтел трубкой, налегал на зеленый чай, к которому, как местный уроженец, пристрастился с детства. Они сидели под вечер за самоваром в задней комнате чайханы, которую предприимчивый хозяин-узбек превратил в некое подобие русской чайной. Путешественник по натуре, противник губернатора по политическим взглядам, Дмитрий Демьянович посоветовал Вавилову представителей власти пе слушать, а что до маршрута, то, хотя время позднее - сентябрь на носу, - можно еще пробраться на Памир. Правда, самая удобная дорога на Хорог занята киргизами-повстанцами, но если не бояться ледников, изрезанных глубокими трещинами, и едва проходимых горных троп (Букинич пристально, будто в первый раз видел, взглянул на институтского товарища), то от Коканда, идя на юг, можно выйти к памирскому селению Гарм через ледник Дамра-Шаург. За Гармом дороги совсем хороши: не разобьешься, так доберешься… Кстати, Николаю Ивановичу следует знать, что означает самое слово «Памир». Многие считают его испорченным санскритским «Паймур». В переводе это означает «подножие смерти».
В ответ на мрачные шутки Букинича Вавилов только рукой махнул. Если бы, готовясь в путь, путешественники всех времен слишком много думали о предстоящих трудностях, человечество и по сей день не вышло бы за пределы своей первоначальной родины. Пусть-ка лучше Дмитрий Демьянович расскажет, почем в Коканде лошади и легко ли нанять проводников…
Что искать ботанику и искателю культурных растений на горных вершинах? Памир, высокое плато на границе Русского Туркестана, Индии и Афганистана, - гигантский каменный узел, от которого расходятся в разные стороны величайшие азиатские горные хребты: Тянь-Шань, Гиндукуш, Куэнь-Лунь, Каракорум и Гималаи. Суровый климат и ничтожное количество осадков (в десять раз меньше, чем в Москве и Ленинграде) обратили горы в мертвую пустыню. Все это Николай Иванович знал. Но знал он и то, что в предгорьях Памира в узких речных долинах издавна приютился земледелец. На искусственных, вырванных у камня площадках местные крестьяне сеют пшеницу, рожь, ячмень, кукурузу. Исследователя ждет здесь зрелище поистине первобытного земледелия. Был для похода в предгорья Памира и другой резон: в стране холодного и короткого горного лета должны расти особенно скороспелые растения. А скороспелость - качество, в котором остро нуждается сельское хозяйство северных губерний России. Кто знает, может быть, зеленые питомцы поднебесных высот, перенесенные на Урал и под Вологду, станут давать плоды так же рано и на русском Севере.
Осень торопила путешественников. Того гляди, закроются перевалы, тогда на Памир до весны не доберешься. Однако прежде чем выступить в дорогу, пришлось, по принятому обычаю, нанести визит бухарскому эмиру, в чьих владениях готовилась экспедиция. Существующий порядок требовал, чтобы путешественников сопровождал эмирский чиновник. Впоследствии Николай Иванович признавался: когда хан Кильды, мирга-баши, впервые появился в кокандской гостинице в своем всех цветов радуги дорожном халате с серебряным поясом, он был настолько великолепен, что ученый даже смутился. «Мне стало неловко, и показалось, что впору не ему меня сопровождать, а мне его». Смутила Вавилова и невероятная толщина хана. Одолеет ли семипудовый мирза-баши (последняя приставка свидетельствовала об учености чиновника) памирские кручи? Но хан Кильды оказался отличным спутником и неплохим ходоком. Ученость его, правда, ограничивалась умением читать и писать, но зато он знал все три языка, на которых говорят в крае: узбекский, киргизский и фарси. Для успеха научной экспедиции это было очень важно: Вавилову хотелось получить исчерпывающие сведения о каждом встреченном в горах засеянном клочке. Предстояло толковать с земледельцами - таджиками и узбеками о сроках посева и уборки, об устройстве оросительных систем, о том, до какой высоты поднимается в горах та или иная культура. Кроме своих достоинств как переводчик, хан Кильды, как показало время, умел быстро и по дешевке покупать лошадей и устраивать ночлег со всеми удобствами, какие только можно добыть на пустынном и безлюдном Памире.
Три раза начинал маленький отряд путь через горы и дважды поворачивал назад. В одном месте снег занес перевал, в другом, наоборот, горная речка вскрылась ото льда и лошади не смогли одолеть бешеный поток. Вдобавок десятиверстка Генерального штаба оказалась картой весьма несовершенной. Пришлось полностью довериться чутью киргизов-проводников. После второй неудачи начальник отряда вновь получил порцию назидания от кокандских старожилов. Они в один голос рекомендовали москвичу не искушать судьбу, штурмуя Алайский хребет на исходе лета. Николай Иванович поблагодарил за советы и приказал готовить наутро лошадей. С третьего захода, прошагав тридцать километров по леднику, отряд все-таки спустился в Алайскую долину. Но эти три десятка верст и ученый, и хан Кильды запомнили надолго. Как и предсказывал Букинич, центр ледника оказался изрезанным трещинами. Свежий снег так припорошил эти ловушки, что любой шаг мог оказаться последним. Лошадей вели под уздцы, ощупывая палками каждый следующий метр дороги. «Чтобы пройти три-четыре километра, нужно было затратить три-четыре часа», - рассказывал впоследствии Николай Иванович. А мирза-баши клялся, что за всю свою жизпь, объехав верхом горную Бухару, он такого плохого места не видал.
С перевала дорога спустилась в сравнительно низкие места. Каратегйн - Черная долина - утопал в зелени, кругом лежали пшеничные и ячменные поля. Вот и голубой, ревущий в своей теснине Пяндж - пограничная река, отделяющая Россию от Афганистана. Теперь несколько сот километров пути протянутся вдоль его крутых берегов. Пяндж узок, на той стороне хорошо видны группы эмирских солдат. Зрелище желанной и недоступной земли сердит Вавилова. Чего бы это ни стоило, он доберется до запретной страны. Откуда знать молодому путешественнику, что борьба за афганские въездные визы продлится не год и не два, а целых восемь лет! Свободный путь во владения эмира ученому открыл лишь договор о дружбе и сотрудничестве - один из первых международных договоров, который Советская Россия заключила со своими соседями в 1919 году. А пока в путь! Русские пограничники, пользуясь динамитом и пироксилиновыми шашками, проделали над рекой тропинку шириной в полтора аршина. Не велик простор, но двум конным разъехаться все-таки можно. Кое-где саперы заменили каменный путь оврингами. Незнакомое для европейцев слово Вавилов в своем отчете пояснил так: «Это карнизы над самой рекой, где пробить основную тропинку трудно. Здесь в скалы вбиваются колья, и на них укладываются жерди, ветви и сверху насыпаются камни и земля. Переезд по оврингам довольно опасен, карнизы местами разрушаются. Над самой головой часто идут скалы, так что приходится нагибаться. Особенно неприятно, когда лошадь, испугавшись чего-нибудь, понесет…»
Эпитет «неприятно» в последней фразе едва ли можно считать слишком точным. Ехать верхом по искусственной тропинке, которая прижата к вертикальной стене на высоте в тысячу метров над бурным Пянджем, само по себе испытание. Но когда лошадь понесет… Два орла, покинув свое гнездо, пролетели над всадниками. Тень огромных крыльев испугала лошадь Вавилова. Она метнулась, захрапела и, не разбирая дороги, ринулась по трясущимся оврингам. Поводья выпали из рук всадника. Не в силах ни успокоить, ни остановить коня, он уцепился за гриву. В глазах рябило: синее лезвие Пянджа далеко внизу, черные выступы скал над самой головой… «Такие минуты дают закалку на всю жизнь, они делают исследователя готовым ко всяким трудностям, невзгодам, неожиданностям. В этом отношении мое первое большое путешествие было особенно полезно», - через много лет записал Николай Иванович Вавилов.
Езда по оврингам - лишь одно из многих испытаний, что подстерегают путешественника на Памире. Когда вдоль границы отряд спустился до Хорога, а оттуда двинулся по речным долинам Гунта и Шахдары, настала пора познакомиться с гупсарами. Гупсары - не бог весть какое сложное сооружение, но без них немыслимо путешествие в крае, богатом стремительными реками и одновременно начисто лишенном мостов. Для переправы из десятка козлиных шкур таджики мастерят своеобразный понтон. Надутые воздухом кожаные мехи веревками привязывают к раме из четырех шестов. Пассажира тоже привязывают к плоту. Позади на таком же гупсаре плывет перевозчик, который направляет плот к противоположному берегу и одновременно поддувает мехи-понтоны. «Переправляющийся при этом путешественник обыкновенно лежит ни жив ни мертв», - вспоминал впоследствии Николай Иванович, которому несколько раз пришлось испытать «удовольствие» подобных переправ.