Люди среди людей
Шрифт:
Комиссар составляет протокол и опрашивает потерпевших. Он недоволен. Вместо крупного, «настоящего» ограбления какая-то сомнительная история с политическим душком. Вся работа его парней насмарку. Дело придется передать жандармам, и те, как это не раз уже бывало, пожнут славу и наградные.
«Джон Кливленд, 36 лет, англиканского вероисповедания, женат, двое детей, - записывает молоденький полицейский.
– Майкл Гинсборо, 28 лет, католик, женат, рядовой… Гильберт Джонс, 36 лет…»
– Рискованная у вас работенка, ребята, - сочувственно замечает комиссар.
– Я и за десять тысяч не полез бы в такое дело. Апаши, те хоть имеют барыши…
– Какой уж там
– Обеспечение самое пустячное. А неприятностей, сами видите…
– Да, - многозначительно соглашается комиссар, не скрывая сочувствия к попавшим в беду английским коллегам.
Англичане не запираются. Мистер Хавкин может подтвердить: все было чисто, благородно. Никого не убили, не ранили. В конце концов, они только выполняли приказания…
Комиссар кивает головой: что верно, то верно, на службе рассуждать не приходится.
Потом допрашивают Кришнаварму («Значит, вы занимаетесь недозволенной деятельностью на территории страны, которая вас приютила?»), Хавкина («Вам не следовало бы вмешиваться в скандалы, мосье, тем более что вы здесь проездом»), Клера и, наконец, маленького героя - мальчика слугу, который выбрался из осажденного дома и, пройдя через лес, остановил на шоссе экипаж Клера.
– Прошу вас отметить в протоколе героизм этого мальчика, комиссар, - говорит Клер и дружески треплет гордого мальчика по черным волосам.
– Это он спас дом от нападения.
– Герой!… - хмуро ворчит себе под нос полицейский.
– Слишком много развелось героев. Если бы эти черномазые поменьше селились в Париже, не было бы нужды никого спасать.
…Глубокой ночью Хавкин и Клер выбрались, наконец, из особняка в Булонском лесу. Комиссар даже любезно предоставил известному журналисту один из своих экипажей.
– Когда будете писать, не забудьте наших имен, мосье. Ребята дрались как львы.
Сильные полицейские лошади быстро вынесли их из леса. Париж еще не спит. Электрическое пламя по-прежнему полыхает над Елисейскими полями. Город остается верен себе: несмотря на скверную погоду, на бульварах, за мутными стеклами кафе и ресторанов продолжает колобродить развлекающаяся публика. Хавкин кутается в плащ: скорее бы добраться до гостиницы. Сегодня он сыт по горло эффектными встречами, неожиданными событиями и иными сюрпризами столицы мира. Но у Клера какие-то свои планы. Он просит остановить экипаж возле кафе и приглашает спутника выпить бокал шампанского. Хавкин равнодушен к ресторанным радостям. Может быть, перенести торжества на завтра?
– Вы не откажете мне?
– многозначительно улыбается Апри.
– Мне еще полночи предстоит провести в редакции. Надо поддержать себя. Кроме того, совершенно необходимо отметить одну сенсацию, которая появится завтра в дневном выпуске «Матэн».
– Что-нибудь вроде: «Иностранные тайные агенты в Париже» или «Нападение на дом индийского экстремиста»?
– устало шутит Хавкин.
– Мимо, дорогой Вольдемар, промах. На этот раз сенсация действительно стоящая. Нет, пока ни слова. Тайна откроется не раньше, чем будут подняты бокалы.
И только когда они водворяются за столиком и шипучий нежно-лимонный папиток начинает играть в хрустальных бокалах, Анри Клер открывает свой секрет. Три часа назад агентство Рейтер передало по телеграфу: «Мистер Хавкин, по всей видимости, возвращается в Индию. Англо-индийское правительство предлагает знаменитому бактериологу почетные условия».
XVII
Мы рады сообщить, что конфликт между индийским министерством и г-ном Хавкиным разрешен в форме, почетной для обеих сторон. Г-н Хавкин получил от индийского министерства письмо о том, что министр по делам Индии признает, что, несмотря на отсутствие единогласия по данному вопросу, многие ученые придерживаются благоприятного для г. Хавкина мнения о происхождении катастрофы в Малковале. Министр предлагает Хавкину работать в Индии. Г-н Хавкин ответил, что он принимает предложение. Наши читатели могут счесть слишком скудным материал, приведенный в оправдание г. Хавкина, но, к сожалению, после длительного спора почти всегда дело обстоит именно так. Оправдание никогда не может вознаградить за причиненные неприятности. Г-н Хавкин перенес это испытание с величайшим достоинством, и мы сердечно поздравляем его с решением вернуться, несмотря на неприятности, которые теперь отошли в область прошлого.
Журнал «Ланцет» 30 ноября 1907 года.
ЭПИЛОГ
Москва
Июль 1964 года
А что было потом?
Я искал ответа в старых газетах и архивах. Я обращался с письмами к бактериологам Лондона, Бомбея, Парижа, ко всем, кто мог бы помочь мне дописать эту книгу. В душе я не верил, что кто-нибудь откликнется.
Кого может интересовать судьба давно, очень давно умершего человека? Одинокий, он не был женат и не оставил детей.
Иностранец, он равно оставался чужим для любой страны, сколько бы ни прожил в ней.
Так мне казалось. И только когда на московский адрес стали приходить конверты с советскими и иностранными штемпелями, письма от незнакомых людей с далеких материков, я понял, как грубо ошибался. За свою долгую жизнь Владимир Хавкин посеял в человеческих сердцах много добрых чувств. Теперь я - его историограф и потомок - снимаю урожай всеобщего доброжелательства…
Хранительница музея Пастера в Париже и директор Хавкинского института в Бомбее, румынский профессор-медик и профессор-физик из Франции, доктор медицины из США, одесский архивист, общественный деятель из Дели, ленинградский историк - каждый стремился, чем только мог, продвинуть мои розыски.
Итак, что же было потом?
Хавкин приехал в Бомбей незадолго до нового, 1908 года.
«Он возвратился в Индию… разочарованным человеком. Теперь он искал уединения и старался быть незаметным», - писал один из современников.
Лабораторию, которую он создал своими руками, ему не вернули. Пришлось переехать в Калькутту. Он не возражал. Он вообще больше ни с кем ни о чем не спорил, во всяком случае публично.
Похоже, что пятилетняя борьба окончательно истощила его энергию. В специальных журналах еще появляются время от времени его статьи. Но это было только подведением итогов. Ничего нового. Исчерпаны научные идеи? Доктор Хавкин ничего больше не может дать теории и практике медицины? Скорее, не хочет. Он действительно разочарован, и на этот раз не только в британской колониальной администрации. Он мысленно переоценивает все то, что считал для себя в жизни ценным.