Люди среди людей
Шрифт:
В семьдесят пускается на другую хитрость:
– Погодите, скоро ухожу на пенсию. Останется сколько угодно времени на литературные студии.
Все знают: разговоры о пенсии - очередная увертка. Исаев сам не верит в идиллические времена, когда с паразитарными болезнями будет покончено и для него наступит эпоха пера и бумаги. Но и ложью это не назовешь. Ученый по должности, художник по натуре, он отстаивает право быть самим собой.
И должен не единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть
Живым и только - до конца 1
[1 Стихотворение Б. Пастернака «Быть знаменитым некрасиво…»].
Осенью 1967 года в Самарканде я прочитал эти строки Бориса Пастернака пожилой сотруднице института. Много лет служила она исполнительницей всех исаевских замыслов и затей. Я прочитал ей эти стихи как своеобразное оправдание ее учителя, как поэтическое обоснование его сложного характера! И вдруг моя седая собеседница, беспредельно преданная памяти покойного директора, сказала сердито:
– Оставьте в покое стихи. Он просто был эгоистом, наш Леонид Михайлович. Эгоистом - и все. Хотел остановить время, сохранить жизнь в тех формах, которые были ему удобны и приятны. И все мы ему в этом помогали. Весь институт. Помогали и прощали, потому что без Исаева мы просто не мыслили свою жизнь…
Неожиданная оценка преданной ученицы станет более понятна, если напомнить историю знаменитого исаевского шкафа. Я заметил его еще в первый свой приезд. Массивный, дубовый, он занимал большой простенок в директорском кабинете. Когда одиннадцать лет назад Исаев наотрез отказался рассказывать о себе, о своей работе, я сгоряча ему бросил:
– Врач не смеет скрывать от общественности свои исследования. Не забывайте: ваши эксперименты общество сполна оплачивает из собственного кармана.
– Кто захочет, тот узнает, - быстро отпарировал Леонид Михайлович и ткнул пальцем в дверцы шкафа.
– Там все есть. Пусть копаются после меня.
«Копать» начали весной 1964 года. Чтобы разобрать объемистый, плотно набитый бумагами шкаф, понадобилось несколько месяцев. Кто-то очень точно назвал это сооружение саркофагом. За сорок лет тут действительно оказалось похоронено немало всего. Наследники обнаружили множество разрозненных, исписанных неразборчивым исаевским почерком листков - концы и начала незавершенных статей, непроизнесенных докладов. На пыльных полках оказалось целое кладбище неиспользованных материалов для монографий, руководств, инструкций. Все это было когда-то живым телом науки. Но десятилетиями скрытые от чужих глаз цифры, выкладки, графики старели, дряхлели и, наконец, умерли, не послужив никому и ничему. Разборка шкафа-саркофага превратилась для некоторых в обряд эксгумации. Среди бумажной трухи сотрудники узнавали рукописи своих собственных неопубликованных и давно забытых статей. Попадались даже диссертации - незавершенные, незащищенные. Как они попали сюда?
Кандидат биологических наук, энтомолог, ныне пенсионерка Александра Ивановна Лисова рассказывает:
– К Исаеву я приехала работать в тридцать четвертом. В первый же день спросила своего предшественника, как держаться с директором. Он объяснил: так-то и так-то. Потом доверительно, понизив голос, добавил: «Только статей не пишите. Пустое, все равно не напечатаете. Дадите Леониду Михайловичу на просмотр, а он ее, голубушку, в портфель - и поминай как звали… Или того хуже - поправками замучает».
Александра Ивановна ростом мала, но энергией, напористым характером не обойдена. Изучала она в 30-х годах комара Суперпиктуса, сделала интересные наблюдения и, не вняв предупреждениям, подала директору на просмотр две статьи. «Ну, теперь побегаете за ним, - не без злорадства повторяли самаркандские старожилы.
– Мы тоже поначалу были смелые…»
Лисовой повезло. Она подверглась «остракизму второго рода». Рукопись ей вернули, но молодой энтомолог увидела на полях бесчисленное количество ядовитых пометок. Восклицательные и вопросительные знаки перемежались замечаниями вроде: «Фантазия», «Неверно!», «Откуда вы это взяли?», «Чепуха!» Не менее уничтожающе звучали междометия: «Ого-го!», «Ха-ха!», «Ух ты!» Увидев свое сочинение в таком виде, научные работники мысленно произносят обычно сакраментальное: «Не сработаемся», и подумывают о новой службе. Но рассудительная Лисова решила не спешить. Она проанализировала, что же все-таки возмутило шефа. Оказалось, что замечания Исаева при всей их резкости относятся к частным и даже вообще пустячным упущениям автора. Александра Ивановна исправила то, что сочла нужным, и статьи быстро пошли в печать.
Случай этот сочли из ряда вон выходящим, но общий дух в институте он не поколебал. Писали по-прежнему мало. А если кто и пытался оставить литературный след, изложить на бумаге смысл собственных находок, то дело почти неизменно кончалось по формуле: «А он ее, голубушку, в портфель - и поминай как звали». Мало кто из авторов находил в себе мужество спорить с директором по научной сути статьи.
Исаев сминал спорщиков своей эрудицией, сарказмом, насмешками. Авторы даже не просили свои сочинения назад, и они перекочевывали из директорского портфеля в недра шкафа-саркофага.
Бывшая сотрудница института биолог Анна Викторовна Улитчева, которую никак не обвинишь в антипатии к памяти учителя, откровенно признается:
– По-моему, он просто не любил, когда наши статьи появлялись в печати.
– Ревновал? Завидовал?
– Нет, нет, только не это. Исаев ни в чем не был мелок. Но он искренне считал, что «писанина» отрывает нас от настоящей исследовательской работы. Хотел видеть результаты нашего труда в жизни, а не в статьях.
– Оригинальное сообщение в научном журнале - не жизнь?
– Для Леонида Михайловича - нет. Любой самой блистательной публикации он предпочел бы сообщение о том, что в кишлаке Кара-Тепе покончено со спирохетозом. А если тот же спирохетоз, к примеру, удавалось выбить из целого района, то, придя в лабораторию, директор начинал, как ребенок, скакать через стулья. Восторгам не было конца. «Вот чем надо заниматься! Что там все ваши статейки!»
– Узость?
– Называйте это как хотите, - с достоинством откликается Анна Викторовна.
– Я только сообщаю факты.
…Потом была война. С карточками, с безумными (мы теперь сказали бы «космическими») рыночными ценами. И сотрудники института, которые в свое время не писали статей и не защищали диссертаций, оказались на полуголодном пайке. «Неостепе-ненные» не могли претендовать на блага, которые воюющая страна выделяла для своих ученых. Указал ли кто-нибудь директору института, что он во всем виноват? Это он, Исаев, из-за своего пренебрежения к литературной работе сотрудников заставлял их семьи голодать и мерзнуть? Нет, никто этого не сделал. Да и как было упрекать Леонида Михайловича, если он сам, с другими наравне, безропотно сносил трудности военных лет. Докторскую степень вручили ему уже после победы.