Люди среди людей

Поповский Марк Александрович

«Сорок лет я боролся в Узбекистане с малярией… Два раза заражался трехдневной малярией, шесть раз тропической, два раза клещевым возвратным тифом. Но я не променял бы этот труд на другой, он давал счастье… Сейчас я хочу помочь в борьбе с малярией народам Юго-Восточной Азии, Африки… Я хочу и могу помочь народам Индии и Африки избавиться от ришты, но на мне ярлык - 77! Вот оно, горе от возраста!» ^{2 [2} В редакцию газеты «Известия», 25 сентября 1963 г.].

«Человек дает для переливания свою кровь - люди выражают ему признательность. Человек хочет отдать свою жизнь для жизни других - люди говорят: сумасшедший старик, склеротик, чудак… А мне жизнь только тогда дорога, когда она дает жизнь другим. Я работал в 1911 году во время харбинской эпидемии в чумном бараке, дежурил возле

заразившегося товарища. Выходя на двор, заваленный трупами, я постоянно замечал и цвет неба и силу солнечного освещения. Теперь я только временами неожиданно замечав: какое здесь чудесное небо, как хорошо оно в прорезях листьев ореха…» ^{3 [3} Письмо в редакцию газеты «Медицинский работник», 25 сентября 1963 г.].

В декабре 1963 года Леонид Михайлович все-таки отправляется самолетом из Ташкента в Индию. Надо было побывать в штатах Бомбей и Хайдерабад зимой, в то самое время, когда там происходит загрязнение водоемов личинками ришты и заражение людей, берущих воду из водоемов.

Он не успел по возвращении сделать обстоятельный доклад своим сотрудникам в Самарканде. Не разобранными остались и тысячи снимков, привезенных из Индии. Известно только, что общий план уничтожения ришты в Индии уже сложился у него в голове. Нужно было только записать этот план, обосновать затраты и отправить документ в Министерство здравоохранения СССР. На это тоже не хватило времени. Профессор Исаев скончался через три дня после возвращения в Самарканд - 23 января 1984 года.

За два дня до смерти, испытывая сильные боли в груди, он отказался вызвать врача. Вечный экспериментатор хотел сам дознаться, что это происходит с его великолепным сердцем. Боли продолжались, но он, упорствуя, начал новый депь с физкультурной зарядки. После зарядки ему стало совсем плохо. Едва дотащившись до квартиры сторожа (дело происходило на Намазга, в трех километрах от института), Леонид Михайлович послал Быховской записку. Немедленно прибыли врачи, лучшие медики города. Но было уже поздно. «Мы увидели его, - вспоминает Анна Марковна Быховская, - лежащим в маленькой комнате на донельзя узкой раскладной кровати. Чтобы не сползало одеяло, он привязал себя к ложу ремнями. Со всех сторон койка была окружена горами книг. Ими были заняты полки, столы, стулья. Штабеля книг лежали на полу, почти достигая потолка. Узкий коридор, который вел в комнату, тоже был забит книгами. Осмотреть больного в этой тесноте было почти невозможно, к нему мог приблизиться только один человек, да и то со стороны ног. Между тем выглядел Леонид Михайлович очень плохо. Он сдерживался, как мог, но страдание явственно читалось на его лице. В институте уже знали - у Исаева обширный инфаркт, надежд на спасение почти никаких. Тем пе менее мы всю ночь, тайком, чтоб он не слышал, выносили книги из коридора, надеясь, что удастся перевезти его в больницу. К утру последние надежды растаяли. Больной умирал…»

От Исаева диагноз - инфаркт миокарда - скрыли. Врачи толковали с ним о приступе стенокардии. Но Леонид Михайлович не очень-то расспрашивал медиков. Он до конца оставался спокойным и деловитым. Едва ослабевали боли, начинал говорить о работе, о нерешенных научных вопросах. Даже в бреду твердил о риште, с кем-то спорил, кому-то назначал время для обсуждения диссертации. «За час до смерти, - вспоминает Быховская, - он пожал мне руку и непривычно мягким тоном, будто даже извиняясь, сказал: «Вы уж не обижайтесь, сегодня я с вами говорить не буду. Приходите завтра, тогда и решим все институтские дела». И тут же, вернувшись к обычной резковатой манере, добавил: «А сейчас я поговорю с теми дураками, которые до сих пор не поняли суть нашей работы…» То были его последние слова. Великий спорщик не изменил себе до конца. Он по-прежнему не верил в близость смерти. В день гибели несколько раз с деловитым сожалением повторил: «Не вовремя я заболел… Не вовремя… Опять врачи станут придираться, когда поеду за границу… А дел еще так много…»

* * *

Литературное жизнеописание ведется чаще всего в порядке хронологическом: от событий более отдаленных автор следует к событиям недавней поры. Но в реальной жизни не все подчиняется ритму времени. Наши мысли и чувства то опережают события, то возвращают нас к далекому прошлому; пласты бытия перемешиваются в потоке дней и недель; малое и великое соседствует рядом. Этот документ, помеченный маем 1958 года, я решил привести в конце повести. Почему? Судите сами.

«В Самаркандский городской комитет КПСС Исаева Леонида Михайловича

ЗАЯВЛЕНИЕ

На партийном собрании в первичной партийной организации Института малярии и медицинской паразитологии мне был задан вопрос: почему я так поздно вступаю в партию, с чистой ли совестью я это делаю?

Я считаю, что вопрос о сроках вступления не является существенным. Гораздо важнее другой вопрос - почему я хочу вступить в ряды партии.

Я уже живу как член коммунистического общества. Все получаю по своим потребностям и отдаю по своим возможностям. Имею труд, который стал потребностью моей жизни, труд, который делает мою жизнь счастливой, который обеспечивает все возможности к творчеству…

В полной ли мере уплачено за удовлетворение потребностей? В своей борьбе с врагами народа - паразитарными заболеваниями, в первую очередь с малярией, - я шел по пути, указанному партией. Мне было оказано большое доверие, предоставлены большие возможности. И все же потому, что я шел по пути, указанному партией, а не в ее рядах, не все возможности были исчерпаны и использованы. Сделано много меньше того, что могло бы быть сделано.

Желание уплатить полностью долг перед своей социалистической родиной за то, что она дала для расцвета творческих сил и возможностей, желание участвовать в активной борьбе за мир, заставляет меня просить о принятии меня в ряды Коммунистической партии Советского Союза.

Л. ИСАЕВ.

Самарканд, 9 мая 1958 г.»

ПЯТЬ ДНЕЙ ОДНОЙ ЖИЗНИ

или СУДЬБА ДОКТОРА ХАВКИНА

ПРОЛОГ

Одесса

Сентябрь 1926 года

Неужели прошло почти сорок лет? Кажется, это было вчера…

Я иду от Нового базара по Коблевской улице. Вечереет. Я иду домой, и у меня отвратительное настроение. Полчаса назад на пустыре, что на Старой Портофранковской, футбольная команда третьей профтехшколы, где я учусь, проиграла с разгромным счетом: двенадцать - три. И кому? Маменькиным сынкам, семиклассникам. Конечно, было обидно; конечно, мы не стерпели. Кто-то кого-то задел, кто-то кому-то «дал раза». Началась драка, и в горячей потасовке чья-то рука оставила у меня на щеке весьма значительную ссадину. Вдобавок во втором тайме свой же форвард так подковырнул мой ботинок, что оторвал подошву.

По дороге домой я несколько раз останавливаюсь возле водоразборных колонок и пытаюсь смыть с лица кровь, но ссадина продолжает упорно кровоточить. Оторванная подошва тоже ведет себя самым раздражающим образом: цепляется за камни, подворачивается, хлопает. Мне-то лично решительно наплевать на эту подошву. В случае надобности ее можно просто подвязывать веревочкой. Да и ссадина пустяковая. Но дома (я это точно знаю) на подобные мелочи смотрят совсем по-другому. Без большого труда я представляю ожидающие меня причитания матери и тяжелую руку отца. Торопиться домой явно ни к чему, и, чтобы оттянуть время, я тихо бреду по каменным плитам тротуара, прихрамывая и цепляясь изуродованным башмаком за что ни попало.