Люди в красном. Сборник
Шрифт:
– Как интересно! И почему же?
– Подумай обо всех нас – пятерых, встретившихся в тот день, когда мы стали частью команды «Интрепида». Каждый из нас оказался важнейшим и незаменимым в чем-нибудь. Хестер, казалось бы вовсе не нужный, стал залогом нашего успеха, главным его фактором. Дюваль оказалась медиком, сблизилась с Керенским – что помогло нам в критический момент, – а затем сделала его нашим соучастником. Финн обеспечивал нас инструментами и сведениями, а его смерть подстегнула нас к действию. Дженкинс просветил нас насчет положения дел
– А ты? Сам ты как вписался?
– Над этим я размышлял тяжело и долго. Что же я, в конце концов, привнес? Может, я попросту тот, кто изобрел план? Я предложил идею, все согласились. Выходит, я – движущая сила всего дела. Кажется, подходит – но потом я задумался о Керенском. Как он вписался в сериал?
– Он регулярно получает взбучку, чтобы показать: главные герои тоже уязвимы.
– Правильно.
– Но ты же не Керенский. У нас уже есть Керенский. И это Керенский.
– Я говорю не про передряги Керенского, а про то, что он не умирает.
– Не понимаю.
– Джимми, сколько раз я чудом выжил с тех пор, как попал на «Интрепид»? По моим подсчетам, как минимум трижды. В первый раз у поселения в системе Эскридж, где погибли Кассавэй и Мбеке. Второй раз в комнате для допросов на «Нанте» с Финном и капитаном Абернати. И наконец, на шестой палубе, когда мы с Хестером вернулись на корабль. Трижды я должен был умереть – без всяких околичностей. Трижды – несомненная, верная смерть. Но я не умер. Меня страшно калечило, но я выживал. Подумав над этим, я понял: попросту я – главный герой этой истории.
– Но ты же обыкновенный статист! Как все мы. Дженкинс это говорил. Полсон это говорил. Даже актер, который тебя играет, это говорил.
– Я второстепенный в нашем сериале. Но главный в другом.
– В каком же?
– Джимми, как раз это я и хочу услышать от тебя.
– Что? Ты о чем?
– Как я уже говорил, ты не вписываешься. Все остальные оказались незаменимыми для нашей истории. Ты – нет. Ты просто был рядом с нами, не более. У тебя интересная биография – но она никак не сыграла во всем, нами пережитом. Ты делал кое-что полезное: изучал данные о сериале, говорил о людях, иногда напоминал сделать то и се. То есть участвовал ровно настолько, чтобы не показаться манекеном. И чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю: ты участвуешь вовсе не так, как остальные.
– Энди, это жизнь. Запутанная, нелогичная. Все мы участвуем не так, как остальные.
– Нет. Мы – участвуем. Все участвуют, кроме тебя. И единственный способ вписать тебя – предположить, что главное, ради чего ты здесь присутствуешь, еще не сделано. Но что тебе еще осталось сделать? Единственное разумное объяснение твоей роли – допустить, что здесь происходит что-то другое. Например, мы считаем себя настоящими людьми, которые вдруг обнаруживают, что они статисты в телешоу. Но я знаю: это не объясняет моего существования. Я уже несколько раз должен был умереть, но не умер. Так, Керенский либо другие главные герои сериала должны умирать – но не умирают, потому что Вселенная играет с ними по особым правилам. И со мной она играет по особым правилам. Я – ее любимчик.
– Может, тебе просто везет?
– Джимми, такого везения не существует. Я подумал хорошенько и надумал вот что: никакого телешоу нет. То есть настоящего телешоу. Чарльз Полсон, Марк Кори, Брайан Абнетт и прочие – такие же выдумки, как и мы сами. Капитан Абернати, главный медик Хартнелл, главный инженер Вест – всего лишь актеры второго плана. А мы с Майей, Финном и Джаспером – ведущие игроки. И я думаю, что ты, в конце концов, существуешь ради одного.
– Энди, ради чего же?
– Ради того, чтобы сказать мне: ты прав.
– Мои родители слегка удивились бы твоему выводу, – заметил Хэнсон.
– Мои бы не удивились ничему. Но речь сейчас не о родителях.
– Энди, мы знакомы несколько лет. Думаю, ты знаешь, кто я.
– Джимми, пожалуйста, ответь мне: я прав?
С минуту Хэнсон сидел молча.
– Не думаю, что ты станешь счастливее, если убедишься в своей правоте, – выговорил он наконец.
– Я не хочу стать счастливее. Я хочу знать.
– Если узнаешь – что с того? Какая тебе выгода? Разве не лучше верить, что ты чего-то добился сам? Что получил заслуженный счастливый конец? Зачем тебе домогаться ответа?
– Потому что мне нужно знать. Всегда было нужно знать.
– Потому что уж такой ты. Искатель истины, борец духа.
– Да.
– Тот, кто желает знать, он сам по себе такой, либо его попросту таким придумали.
– Да.
– Тот, кто желает знать, сам ли он творец своей…
– Только не надо острить насчет творцов судьбы и кузнецов счастья, – прервал его Даль.
– Извини, – сказал Хэнсон, улыбнувшись.
Он встал, отодвинув кресло.
– Энди, ты мой друг. Ты в это веришь?
– Да, верю.
– Тогда, наверное, ты поверишь и в то, что история наша – независимо от того, статист ты в ней или главный герой, – подходит к концу. А когда она закончится, свое будущее ты определишь сам. Только ты, и никто, кроме тебя. И случится это вдали от глаз какой-либо аудитории, независимо от писателей и сценаристов. Ты получишь полное право распоряжаться собой.
– Это если я буду существовать после того, как меня прекратят выписывать.
– Сомнения тут есть. Но если позволишь предположить, я предположу: твой создатель наверняка захочет пожелать тебе долгой счастливой жизни.
– Это всего лишь предположение.
– Думаю, это немного больше, чем просто предположение. Но я все-таки скажу, как ты и хотел: ты прав.
– В чем же?
– В том, что сейчас я наконец исполнил свое предназначение в твоей истории. И после этого я должен сделать кое-что для своей. А именно отправиться на свой пост и заняться работой. Увидимся за ужином?
– Ну да, – ответил Даль, усмехнувшись. – Если доживем.
– Отлично! До встречи.
И с этими словами Хэнсон ушел.