Люди Волка
Шрифт:
— Народ всегда делал наконечники по обычаю! — не унимался Поющий Волк. — Хватит с нас Бегущего-в-Свете и его выдумок. А теперь вы и оружие наше хотите изменить?
— Ага, — отозвался Издающий Клич, разглядывая каменную заготовку. Он уже мысленно погрузился в работу.
— Куда путь держим?
Бегущий-в-Свете вскочил, схватившись за висящую у него на плече связку дротиков, и стал растерянно вглядываться в окружавшие его серые камни.
— Будь я Дедушкой Белым Медведем, я бы тобой славно пообедала! — усмехнулась Обрубленная
Он почувствовал облегчение, испуганное выражение исчезло с его лица.
— Что ты здесь делаешь?
— Я? А ты что здесь делаешь? — хихикнула старуха и тут же стала падать, поскользнувшись на гладком камне. Вместо ответа он взял ее за руки, пытаясь поддержать. Ее ладони похожи были на дряхлых птиц. Тяжело опустившись на землю, она подняла свои глубоко посаженные карие глаза и сурово поглядела на него.
— Идешь обратно? — спросил он, все еще опасаясь, что старуха привиделась ему, как все предыдущее.
— Ноги болят. От купаний в заводи у Цапли я на десять лет помолодела. Потом, я уже побывала на Обновлении. Я станцевала там столько Благодарственных Танцев, что если Отец Солнце до сих пор не знает, как я ему признательна, он уже никогда не узнает. А больше мне там делать нечего.
Он поглядел на ее серые космы.
— А ты? Куда ты собрался?
Он медлил с ответом. Он и сам толком не знал, куда идет, — лист на ветру, который носит по прихоти своей неведомая Сила.
— Я…
— Я бы сказала, что ты идешь по следам Народа, сказала она, испытующе глядя на него. — Далекая дорога, особенно для такой старухи, как я.
Он опустил глаза, так сжав рукоятку дротика, что костяшки его пальцев побелели.
— Сдаешься, да? Не выдержал? Не под силу воплотить свой Сон в явь? Побежишь плакаться, валяться
Ногах у Кричащего Петухом? Хочешь стать посмешищем?
— Это мое дело, Бабушка.
— Пусть так. — Она оттолкнула его. — Тогда уходи. Получай свое. А мне еще есть чем заняться. Я еще не до конца свою жизнь прожила.
Бегущий-в-Свете сжал зубы, чувствуя тяжесть на сердце. Он повернулся и побежал за ней следом.
— Иди же, — ворчала она, неуклюже ковыляя своим путем, при каждом шаге припадая на одну ногу. — Валяйся в ногах у Кричащего Петухом. А я уж не пропаду. Я эти земли знаю как свои пять пальцев: я здесь хаживала, еще когда мать твоей матери титьку сосала.
— Но я…
— Что? Говори погромче, мальчик мой. Ветряная Женщина так долго дула мне в уши, что они еле слышат.
— Я никогда не знал своей матери… — неуверенно сказал он. Только бы Обрубленная Ветвь еще немного поговорила с ним. Он так нуждался сейчас в поддержке. Ему нужны были силы, чтобы совершить то, что зрело в глубине его души.
— Ты никогда… Ну конечно же нет! Она умерла, родив твоего глупого братца. Даже тогда у него все шло навыворот. Родился ногами вперед. Летящая-как-Чайка пыталась повернуть его, но… знаешь, случилось то, что случилось. Даже тогда от него были одни несчастья. А подрос — пошли несчастья большие. Я всегда надеялась: может, тебе удастся смягчить его буйный нрав, да, видно, зря.
— Его буйство и неукротимость сильнее меня…
— Ох, я знаю это. И Чайка знала. Она любила тебя за твою мягкость — ты напоминал ей ее погибшую дочь. Ты знаешь, что у нее была дочь, прежде чем она усыновила вас?
Он покачал головой.
— Да, девочка эта родилась чудной. Спинной хребет наружу, и на нем — ни кожи, ни костей. Такой уродец! И ножками не шевелила. Умерла довольно быстро, но
Чайка успела к ней привязаться. Она-то рада была взять вас двоих: было чем заняться в тоске и молоко даром не пропало. — Внезапно Обрубленная Ветвь хмыкнула, хлопнув себя по бедру. — Она, помню, морщилась, когда твой братец кусал ей грудь. Зубки у него рано прорезались. Ничего, он их еще покажет. Бьюсь об заклад, что они у него отравленные! Он горько кивнул:
— Он и меня бил — раз иди два. Она широко улыбнулась:
— Он всех хоть раз, да бил.
— Обрубленная Ветвь, — неловко начал он, — так ты знала, что я и Вороний Ловчий только наполовину из нашего Народа?
Она пожала плечами, положив руку ему на плечо:
— Некоторые из нас подозревали, но твоя мать ничего не говорила, а нам было все равно!
— Как это «все равно»? — недоверчиво спросил он. — Ведь это же наши Враги!
— Когда в народ приходит дитя — это счастливейший из всех дней. Это спасает нас, дает нам жизнь. Вы принадлежали нам, а не им. Мы хотели вашего рождения.
Он глубоко вздохнул. В душе его шла борьба. Он старался преодолеть мучительный страх. Он растерялся и готов был расплакаться, как ребенок.
Она искоса поглядела на него:
— И долго это тебя беспокоило? Он взмахнул рукой:
— С тех самых пор, как Цапля сказала мне об этом.
— Ну так забудь. Когда ты прожил пять Долгих Светов и человеческая душа вошла в тебя, это была душа из нашего Народа, а не из Другого.
— Но в моих жилах течет кровь Других.
— Если это тебя так тревожит — что ж, пусть эта кровь станет тропой, что соединит два мира.
— «Тропой, что соединит»… — Эти слова странно отозвались в его сознании. — Тропа… что… соединит… два… мира.
— Рано или поздно нам наверняка придется встретиться с ними. Используй же свою кровь! Как Чайка — свое молоко…
Он замолчал. Мысли его спутались; странные образы мелькали перед ним. Он представил себе паутину кровеносных сосудов, тянущуюся из его груди и оплетающую лагерь Других, и того высокого седовласого человека, что являлся ему во Сне. Паутина затягивала в себя.
— Красная паутина… — прошептал он. — Я вижу…