Людоедка

Гейнце Николай Эдуардович

После женитьбы Глебушки — так звала она Глеба Алексеевича — она расчитывала поручить его жене, конечно, избранной ему ею, дальнейшую судьбу обоих детей, отказав им все свое состояние и тогда… умереть спокойно.

И вдруг все эти мечты рушились странным, безобразным выбором себе в невесты Глебом Алексеевичем «Дашутки-звереныша», «чертова отродья», «притчи во языцех» Сивцева Вражка.

Все это тяжелым, раскаленным свинцом давило голову Глафире Петровне. Ее грустные думы были нарушены докладом

лакея:

— Глеб Алексеевич Салтыков.

XIX

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ

При докладе о племяннике Глафира Петровна встрепенулась и с некоторым, видимо, усилием, приняла величественно спокойный вид. Глеб Алексеевич вошел с деланно-развязанным видом, скрывавшим внутреннее смущение.

— Вы меня желали видеть, тетушка? — произнес он, подходя к ручке генеральши.

— Если я посылала за тобой нарочного — значит желала видеть, — холодно, растягивая слова, отвечала Глафира Петровна.

Он стоял перед ней и глядел на нее вопросительным взглядом. Ее наряд и величественный вид и напускная холодность не предвещали ему ничего хорошего.

— Садись, в ногах правды нет… — прервала она наступившее тягостное молчание, — а между тем, мне от тебя надо сегодня только правду.

— Когда же я лгал вам, тетушка? — отвечал в свою очередь он вопросом.

— Я не обвиняю тебя в этом, но есть, кроме лжи, оскорбляющая близких людей скрытность…

Он молчал, потупив взгляд.

— Ты молчишь, ты знаешь о чем я говорю, ты несомненно догадываешься, зачем я звала тебя…

— Положительно не знаю… Не могу понять, — растерянно произнес он.

— Ты лжешь! — с какою-то кричащею нотой в голосе воскликнула Глафира Петровна.

— Тетушка!

— Ты лжешь, повторяю я… Ты не мог не знать, что я, окруженная моим всеведующим сбродом, конечно, узнаю, одна из первых, твои шашни на Сивцевом Вражке, местности, которая лежит под боком моего дома.

— Шашни, какие шашни? — вспыхнул Глеб Алексеевич.

— Я иначе не могу и не хочу называть твои отношения к Дарье Ивановой, этой., этой…

Генеральша, видимо, искала слов.

— Она дочь дворянина, тетушка… Ее отец был сподвижник Петра Великого.

— Я не касаюсь ее отца и матери, они оба умерли, чуждые своей дочери, последняя даже прокляла ее.

— Она была сумасшедшая…

— Это говорит дочка… Другие говорят иное… Говорят, что она убийца своей матери, утверждают, что она изверг рода человеческого, что она непу…

— Остановитесь, тетушка, я не могу позволить вам говорить этою… она… моя невеста, — с горячностью прервал ее Глеб Алексеевич.

— Невеста… — нервно захохотала Глафира Петровна, — поздравляю… Долго выбирал, хорошо выбрал…

— Тетушка…

— Ну, дорогой племянничек, едва ли я

после этого останусь твоей тетушкой… Подумал ли ты об этом, вводя в наш род, честь которого отличалась вековою чистотою, девушку, чуть ли не с младенчества заклейменную позорными прозвищами толпы и заклейменную по заслугам…

— Нельзя так уверенно говорить о личности, которую сами не знаете.

— Глас народа — глас Божий!..

— Не считаете ли вы народом сплетников и сплетниц Сивцева Вражка… Это не голос Бога, это голос людской злобы и ненависти…

Он произнес эту защитительную фразу с такой убедительною горячностью, что генеральша, по натуре добрая и справедливая женщина, смутилась.

— Нет дыму без огня… — уже несколько пониженным голосом сказала генеральша.

— Лучше скажите: нет копоти без нагару и таким нагаром всегда, наверно, является злая, подлая сплетня, способная загрязнить самое чистое, самое прекрасное существо, — горячо возразил Глеб Алексеевич.

— Ты сумасшедший! Она тебя околдовала! — воскликнула генеральша.

— Ничуть, я только ее знаю, а вы нет! — с такой же горячностью отвечал Салтыков.

— Но ее поступки… ее жизнь… ее характер… — перебила его Глафира Петровна.

— Какие поступки? Какая жизнь? Какой характер?

— Но не могут же люди врать с начала до конца?

— Могут, и если врут, то всегда, тетушка, с начала до конца… Ложь, кажется, нечто единственное в мире, что не имеет границ.

— Так, по-твоему, она совершенство? — насмешливо спросила генеральша.

— Совершенство! Зачем? Совершенства нет. Я только утверждаю, что она во всех отношениях достойная девушка.

— Дерется на кулачных боях и переряженная в мужское платье с переряженной же дворовой девкой, как угорелая, катается по Москве… И это, по-твоему, неправда, или, быть может, ты этого не знаешь, или же, от тебя я жду теперь всего, ты это одобряешь? — язвительно проговорила Глафира Петровна.

— Нет, это сущая правда, я даже познакомился с ней в театре, где она была с дворовой девкой, и обе были переряжены мужчинами, она при выходе затеяла драку, и если бы я не спас ее, ей бы сильно досталось… Я знаю это и, хотя не одобряю, но извиняю…

— Вот как… Значит это безграничная, по-твоему, ложь, не совсем ложь?

— Ах, тетушка, вы не понимаете! — воскликнул он.

— Где уж мне, из ума старуха выжила… Не считает переряженных девок, затевающих драки с уличными головорезами, за порядочных девушек, даже чуть ли не за совершенство! — вспыхнула Глафира Петровна.

— Не то, тетушка, не то…

— Как не то… А что же? Впрочем, что это я с тобою и на самом деле, старая дура, разговариваю. Тебя надо связать да в сумасшедший дом везти, а я еще его слушаю.