Людолов. Мужи Великого Князя

Мамонтов Павел Александрович

Лютобор Ратигорович, личный людолов Великого князя Киевского, «Нелюдь» в простонародье, сегодня был раздражителен еще более чем обычно. Видимо оттого мелькавшие днем на обочине дороги люди, увидавшие его, хватались за обереги или мелко крестились, а иные – тайком плевали в след. Их можно было понять – такую образину, как он, незнакомый с ним человек запросто мог бы принять за выходца с преисподней. Его загорелая, смуглая кожа лоснилась от здоровья, широченные плечи были под стать былинным богатырям, а в выпуклой бочкообразной груди пряталось могучее легкие и сердце прирожденного воина, но на все это была посажена такая страшная голова и лицо, что она казалась чуждой благородному организму. Это лицо портило все, делая мужественную фигуру варварской, грубой: целые ущелья шрамов с правой стороны разваливали лицо, перекраивая, уродуя его. То были не благородные

узкие шрамы от клинка – это шрамы были тоже уродливы: толстые, как канаты, кривые, бугристые, ровно чудовищные когти располосовали лицо и правую часть головы в лохмотья, а потом выживший каким-то чудом человек, долго их сращивал, собирая лицо по-частям. Кольчужная рубаха иногда дает ощущение полной неуязвимости в бою, но это не так, и это может подтвердить любой матерый воин: тело людолова так же было покрыто косыми разрубами от мечей и сабель, бугрящимися дырками от стрел и копий и прочими другими метинами бурной и опасной жизни. Шрамы придавали воину дикости и безотчетного ощущения нечеловеческой живучести, а черная грива волос, кое-где заплетенная в косицы и всклоченная сейчас борода – только подчеркивали в целом скорее дикарский, разбойничий образ, так не подходящий вернейшему слуге Великого князя, коим он являлся. Людолов терпеть не мог, когда его рассматривали, и потому длинный дорожный плащ с капюшоном, новшество из западных королевств, призванное делать человека незаметным, стал его почти повседневной одеждой. Впрочем, на счет незаметности – тут были враки – как раз в таком виде, из-за малого распространения такой одежды в широкие массы, такой плащ привлекал внимание, но капюшон – делал свое дело, закрывая его лицо, потому как любой, кто бы глянул ему в глаза – тут же его узнал бы. Во всех обширных землях киевского великого княжества не было второго такого человека с такими глазами: один глаз его был зеленый, второй – янтарно-желтый и, видя такое многочисленные священники, так расплодившиеся при нынешнем великом князе с некоторых пор, уже были готовы обвинить его во-многих грехах и карах Господних.

– Крепкие у тебя, однако, хлопцы, – нарушил молчание людолов, обращаясь к отрубленной голове Вольга в кожаной сумке, притороченной к заводному коню. От тишины – тоже можно устать, хотя людолов умел ее ценить. – Не отстают совсем. Не думал, что «такие» у тебя – есть. Но ты ведь теперь об том не расскажешь – ты теперь далеко не так разговорчив, как ранее.

Голова в суме хранила молчание, и Нелюдь кивнул.

– Проклинаешь, поди? А чего ты хотел, поперев супротив Великого князя? Это было делом времени – ты ж бывший гридь, и должен был это понимать. Ишь – свое княжество решил содеять! Да еще и на земле Великого князя?! Вот теперь висишь в тороке* 2 . Твоего хлопца – убил. Знаешь, поди, уже? Ты поступил бы так же – так что не сильно-то там проклинай. Впрочем – можешь и сильно – вряд ли твоя нынешняя «мстилка» произведет на меня большое впечатление. А ватаге твоей – и так и так теперь конец. Никаких «новых» княжеств – прямая дорого под мечи княжьих гридней. Уж поверь – я постарался загодя.

2

Торок – кожаная сума у седла, вероятно перенятая в обиход у степных кочевников.

Некоторое время он ехал молча, глядя на стремительно темнеющую округу. На мальчишку в таких ситуациях не было никаких указаний, оставляя решение на людолове, полагаясь на его чутье и расчет. Лют посчитал племянника атамана опасным в будущем для множества людей и, тем не менее, положился на удачу, пустив лишь одну легкую, дальнобойную стрелу из лука – и провидение само решило судьбу мальчишки. В отрицательную для него сторону.

– Со степняком связался, тьфу – сплюнул, сменив тему, людолов. – Начерта? Они ж кровь льют нашу что воду! Твоих же людишек кровь, если рассудить? Кем править-то собирался? Степняки б всех посекли, аль продали б – и остался б ты боярином без холопов, дурак.

Голова молчала – ей явно нечего было возразить.

– Хотя… Чести ради – кто я такой, чтобы осуждать другого? Иные, к примеру, скажут, что разговаривать с отрубленной головой – не по-христиански и вообще – дурной тон. А я им скажу – идти в задницу! Когда мотаешься неделями вообще без звуков человеческой речи – поневоле волков взвоешь от тоски по человеческой речи – ведь можно вообще забыть, как это делается. Да и по-христиански – это не ко-мне. Сам понимаешь. Мое

дело – малое. Ничего личного, так что не серчай там, «боярин». А хлопцы – зря за мной гоняются. Чего привязались? Вот – молчишь, а я скажу – я просто так кровь проливать не люблю в отличие от тебя. Степняк разобиделся? Или кто еще такой лихой там у тебя? Будут упорствовать – найду способ спровадить в мир иной и их.

Походная сумка мерно стукалась о бок заводной лошади на ходу, словно кивая, и людолов продолжил.

– Там впереди трактир на перекрестке – пожалуй, там и заночуем. И лучше бы твои хлопцы б отстали – ей-ей. Хо! Заболтался я с тобой, однако, а у нас – гостья!

Почуял он ее раньше, чем увидел. Маленький светлый силуэт на дороге поначалу напряг (знал он эту разбойную повадку – выставить ребенка, аль женку чтоб путника остановить, задурить словами пустыми, а потом навалиться всей ватагой на ротозея), но других людей он не чуял, а потому направил коня в сторону силуэта, явно его дожидающегося.

– Ну? – коротко и многозначительно осведомился он.

– Добрый христианин, боярин батюшка – проводи за Христа ради до корчмы на перекрестке? – свежее милое личико, глаза круглые как у мышки, смотрят в сторону – явно неудобно просить, да и стесняется. Вон – даже ножкой непроизвольно дорожную пылюку трет. Молоденькая совсем девчонка – ну никак не больше восемнадцати, да и то – вряд ли.

– В лесу волков слышала. Проводи, Христа ради – обузой не буду.

За спиной у девушки имелась большая плетёная котомка.

– Так уж и не будешь? – с усмешкой уточнил Нелюдь, скинув капюшон. – А если я не боярин, не добрый, да и не христианин?

Тяжелым взглядом он вперился в побледневшее от увиденного личико, с усмешкой наблюдая бисеринку пота, что выступила у нее на виске и разинутый в удивлении рот.

– Ай, ай, как невежливо, – покачал он головой, выждав какое-то время, пока девчонка его рассматривала.

Та немного смутилась, но оторвать взгляда от ужасного лика не смогла. Конечно же, она узнала его, ведь даже на порубежье нет настолько диких людей, чтоб не слышали о любимом убийце Великого князя и его «красивой» физиономии. Вот он перед ней, во всей своей красе – рукой протяни, ухватишь за яйца – здоровенный, широченный, страшный, с длиннющей саблей на поясе и еще более страшным, огромным датским топором в чехле у седла.

– Ну? – вновь многозначительно уточнил он.

– А волков не боитесь? – неуверенно, невпопад спросила она.

– Зверь зверю глотку не вырвет просто так, без причины, – усмехнулся он, глядя на нее с высоты седла и своего немаленького роста. – Как тебя зовут?

– Василиса. Васька… А вас?

– Меня – по-разному. И зовут, и обзывают. Я уже и не упомню, как меня зовут на самом деле.

Он как можно приветливее улыбнулся, но по съежившейся еще больше фигурке понял, что сделал это зря – вот-вот лужу пустит. Улыбка никогда не красила его лицо – из-за всех шрамов она у него была похожа на судорогу, сводящую лицо в злобную рожу умалишенного. Девушка стояла, не жива, ни мертва, пауза затягивалась – страшный всадник не нападал, чтоб «снасилить и загубить душу невинную», как ожидалось, если верить слухам о нем, но и не уезжал, глядя в глубину уже по ночному темного леса. На секунду, всего лишь на краткое время, его страшные глаза блеснули совсем уж по-хищному, а замершая ухмылка стала похожа на плотоядный оскал. «Волколак! И впрямь!» – внутри бедной девушке все замерло и похолодело от догадки – ведь слышала?! Слышала, что о нем говорят, да не верила!

–Ты…

– Волколак, хочешь сказать? – ласково договорил за нее людолов.

От его голоса ей захотелось ломануться, не разбирая дороги в лес, но кажется силы от страха, совсем ее оставили.

– Может быть. Но разве же это помешает нам с тобой быть добрыми друзьями? – он лукаво улыбнулся, погрозив ей пальцем, не на секунду, не сводя с нее завораживающего, будто прицельного взгляда хищника. Так смотрит большой дикий кот за мышонком, неосторожно вылезшим у него перед мордой. Он видел тяжелую борьбу внутри ее, ее запах менялся вновь и вновь, и это его забавляло.

– Друзья? – выдавила она, наконец, решившись. – С волколаком? Ха-ха! Дружили волк с козой, правда не долго. До ночи, друзья, да? Потом – просто еда в одиночестве.

Не ожидавший такого ответа Нелюдь расхохотался во всю мощь своих могучих легких. Она тоже выдавила из себя робкую улыбку.

– С волками тогда мной только не делись – они мне не любы еще больше, чем ты.

Людолов вновь улыбнулся, но на сей раз – одобрительно.

– А ты смелая. Не боишься мне дерзить вот так?