Людовик и Елизавета
Шрифт:
— Ляг и засни, Алексей! — сказала Елизавета Петровна, — потом я приду к тебе наведаться. А ты, Лесток, иди ко мне, мне нужно поговорить с тобой…
— Весь к услугам вашего высочества, и даже во всех отношениях! — ответил Лесток, противно осклабясь.
Елизавета Петровна ничего не ответила на эту выходку — она уже привыкла смотреть на Лестока как на грязное, противное, но необходимое домашнее животное.
Молча дошли они до будуара царевны.
— Лесток, — грустно сказала она, усаживаясь и жестом приглашая сесть Лестока, — неужели тебе не совестно смотреть мне в глаза? Ты знаешь, как я ненавижу пьянство, знаешь, как Алеше вредно пить, и забавляешься тем, что спаиваешь его?
— Неужели вы могли серьезно думать, что подобная картина способна доставить мне развлечение? — ответил Лесток, пожимая плечами. — Я слишком люблю все изящное, чтобы наслаждаться видом пьяного мужика. Но я — прежде всего доктор и как врач…
— Как врач, ты должен морить людей, чем можешь?
— Ну, к чему такие выкрики? Неужели вы не понимаете, что ваш Алешенька неизлечим? Медицинская наука знает много болезней, с которыми борьба не под силу, и среди них одно из первых мест занимает наклонность к пьянству, которая передается по наследству. Чем дольше такой больной воздерживается от вина, тем жаднее он на него накидывается потом, а если его удержать, то больным овладевает смертельная тоска, которая зачастую доводит до самоубийства. Я видел, что Разумовский слоняется, как тень, что он места себе не находит; видел, что как он ни удерживается, а все равно к ночи напьется, и тогда жди от него припадков бешенства, которые могут закончиться даже горячкой. Поэтому я предпочел, чтобы он пил под моим наблюдением, так как я мог в нужный момент принять необходимые меры. Вы явились слишком рано! Алексей не допил положенного, и теперь припадок повторится скорее, чем если бы вы дали ему допиться до конца…
— Но неужели ничего, ничего нельзя поделать? — с тоской спросила Елизавета Петровна. — Неужели все ваше искусство действительно бессильно?
— Но что же может поделать наука против от рождения отравленной крови! — воскликнул врач. — Я даже больше скажу вам: Разумовский все равно должен был бы спиться, даже если бы это не было наследственным. Ваше высочество, вам следовало бы оставить Разумовского в покое на некоторое время. Вот почему, например, Лялин и Шубин в последнее время в таком пренебрежении?
— Но ведь ты знаешь, что Лялин влюбился в одну из моих камеристок; не буду же я делить его с нею! Ну, а Шубин — слишком мальчик…
— Очаровательный, восхитительный мальчик! — с горячностью подхватил Лесток.
— Но слишком ребенок. А Разумовский — муж в полном значении этого слова… Ах, как я люблю его, Лесток!
— Люблю, а потому гублю. Вот это по-женски! Но я положительно не понимаю, откуда у вас такая страсть к людям низкого звания! Ведь Разумовский — просто здоровенный мужчина. Неужели нет других, которые могли бы соединить все его качества с благородством рождения!
— Где эти "другие"?
— Где? Ну, а я чем плох?
— Ты? — цесаревна окинула врача презрительным, уничтожающим взглядом. — Да разве ты — человек, мужчина? Ты — просто какой-то ползучий, мохнатый гад…
— И однако этот мохнатый, ползучий гад имел случай доказать вашему высочеству в прошлом, что он все-таки мужчина, и мужчина не из последних! — невозмутимо подхватил Лесток.
— А знаешь, почему это случилось? — надменно сказала царевна. — Когда я заметила, что ты строишь мне масляные глазки, я думала: неужели это грязное чудовище все-таки имеет в себе хоть что-нибудь человеческое?
— И вы убедились, что да?
— Довольно об этом! — вспыхнула Елизавета Петровна. — Я не для того привела тебя сюда, чтобы вспоминать старое! Запомни раз навсегда, милый мой! "Ce ne ex est pas pour vous que le four ehauife!" [57]
— Если вы привели меня не для того, чтобы вспоминать старое, — все так же невозмутимо ответил Лесток, — то скажите, что нового вы желаете сообщить мне?
— Ах, Лесток, Лесток! — сказала цесаревна, с обычной легкостью переходя от надменности к унынию, от гнева к подавленности, — я не могу больше переносить теперешнее свое положение! Сегодня я опять наткнулась на жестокое оскорбление… Когда же это кончится?
Note57
Французская пословица, означающая дословно: "Не для вас топится печь", и соответствующая русскому. "Не про вас писано". Согласно секретгейшему донесению прусского посла от 23-го декабря 1742 года Елизавета Петровна, еще будучи царевной, ответила этой французской пословицей Лестоку, пытавшемуся воскресить прошлые времена.
— Но, ваше высочество, нельзя же сидеть сложа руки и ждать, пока Бог пошлет избавление! Это было бы чудом, а Вышние Силы в последнее время стали скуповаты на чудеса. Бог помогает только тому, кто сам стремится к чему-либо, а вы…
— Но что же я могу поделать? Я бессильна, хожу как во тьме, и нигде не блеснет спасительный свет надежды!
— Но вы умышленно закрываете глаза, принцесса! Послы предлагают вам исход…
— Но разве я могу пойти на него? Разве могу я уничтожить дело рук отца? Да что ты говоришь, Лесток! Конечно, ты — иностранец, тебе дела нет до России! Иначе ты не стал бы советовать мне отдать врагам приобретенные русской кровью земли.
— Пусть я не русский по рождению, но я так давно живу здесь, так свыкся с вами, с вашими интересами, что чувствую себя совсем русским. Вы часто в припадке гнева называете меня грубым животным, грязной личностью, циником, бессердечным эгоистом. Но что же в таком случае удерживает меня здесь, подле вас? Ведь я мог бы продать вас с вашими планами правительнице и был бы награжден больше, чем могу ждать от вас. Я мог бы давно уехать за границу — ведь здесь я ежеминутно рискую головой… И я все-таки здесь… Значит, не так уж чужды мне интересы и ваши, и России.
— Но как же можно, заботясь о русских интересах, говорить об уступке земель?
— Ваше высочество! Во-первых, по-моему, лучше царствовать над урезанной страной, чем быть насильно постриженной в монахини. Во-вторых, можно подписать обязательство и не отдать обещанного. В-третьих, можно только обещать отдать, но не исполнить обещания. Прежде всего надо вовлечь в дело послов, затащить их в интригу так, чтобы им не было возможности пойти назад. Ведь наше дело надо только сдвинуть, а дальше оно пойдет само. Во всяком случае, надо действовать, действовать и действовать…
— Но как?
— Позвольте мне завтра опять сходить к Шетарди, уполномочьте меня свести с ним настоящие переговоры, а не отделываться смутными намеками, на которых послы ничего строить не могут. Тогда увидим!
— Ну, что же, Лесток, сходи, я буду тебе очень благодарна. Только не верю я в Шетарди — уж очень юрок да изворотлив! Нолькен — тот честнее, проще; да он, кажется, весь в руках у маркиза…
— Полно, ваше высочество, как Шетарди ни изворотлив, а на всякую змею найдется свой капкан!