Людовик и Елизавета
Шрифт:
Искренний тон Кривого произвел свое действие на Ваньку. Он понимал что теперь действительно нечего бояться предательства. Ведь того, что уже знал Кривой, было совершенно достаточно для предания Ваньки следствию и пыткам. Кривой этого не сделал, он расспрашивал добром — значит, он действительно не замышляет злого.
— Я сам многого не знаю, Семен Никанорович, — ответил Ванька подумав. — Меня близко к заговору не подпускают. Велят обо всем доносить, за малейшую услугу платят щедро, но ничего важного не раскрывают. Одно только я понял: дело не за горами. Недавно мне пришлось слышать, как царевна сказала Воронцову: "Момент еще не настал, но он очень скоро настанет!"
— Она ошибается! —
Они поговорили еще немного и вскоре Кривой отпустил Ваньку, а сам отправился в помещение Тайной канцелярии проверять камеры арестованных.
Обойдя, чтобы не вызывать напрасных подозрений, всех арестованных и поговорив с каждым из них, Семен напоследок зашел в камеру Ханыкова.
— А, главному палачу и застеночных дел мастеру почтение! — с незыблемым спокойствием приветствовал его капитан.
— Ваше высокоблагородие, — без всякого вступления начал Кривой в ответ, — выслушайте меня хорошенько! Сегодня в девять часов вечера вся стража заснет, так как ей в пищу будет подсыпано сонное зелье. Разденьте кого-нибудь из сторожей, оденьте его в свое платье, стащите в камеру, а сами в его платье бегите к ее высочеству и скажите…
— Что за черт! — вне себя от изумления крикнул Ханыков. — Нет, брат, шалишь! Меня в такую детскую ловушку не поймаешь!
— Не перебивайте, ваше высокоблагородие! — сурово перебил его Кривой, времени мало и нам могут помешать! Скажите ее высочеству, что момент действовать настал и что завтра может быть слишком поздно. Сегодня ночью Преображенский полк будет обманным образом частями выведен из города и разбит по полуротно, чтобы предупредить возможность с его стороны действовать сообща. Утром последуют аресты главных заговорщиков, причем не пощадят и царевны. Если сегодня ночью ее высочество не арестует правительницу, тогда завтра будет уже поздно. Момент действовать настал! Сегодня ночью или никогда!
— Что за чудеса! — воскликнул Ханыков. — Да никак последние времена настали, если белое черным, а черное белым становится?
— Я все время стоял на страже интересов царевны, — с лицемерной искренностью ответил Кривой. — Я ждал решительного момента, чтобы раньше времени не открыться…
— Так уж не из преданности ли ты Столбина замучил? — презрительно спросил капитан.
— Я пытался спасти Столбина и хотел дать ему возможность бежать, но пытка была назначена на сутки раньше, чем ждали. Зато я успел подлить ему одуряющих капель, и потому-то Столбин ничего не сказал под пыткой. Он был слабого здоровья, но благодаря каплям не чувствовал боли!
— Кто тебя знает? — с последними остатками сомнения сказал Ханыков, подкупленный мастерской искренностью, с которой врал Кривой, — может быть, ты и врешь, а может, и взаправду так… А что ты за эту услугу хочешь? — спросил он, озаренный новой мыслью.
— Я не жду ни милостей, ни награды, — ответил Кривой. — Пусть это доброе дело пойдет лишь в зачет за те невольные прегрешения, которые мне приходилось творить. Скажите только ее высочеству, что я, старый злодей, пришел к ней на помощь в ту минуту, когда, кроме меня, некому было прийти! Больше мне ничего не нужно! Так помните, ваше высокоблагородие, ровно в девять часов! Нельзя терять ни минуты!
— Ну, а с наручниками как быть? — спросил Ханыков.
Кривой молча отпер наручники.
— Сидите смирно, ваше высокоблагородие, пусть из смотрового окна кажется, будто наручники надеты. От всего сердца желаю удачи!
С этими словами Кривой вышел из камеры.
Ввиду того, что нам уже не придется возвращаться к нему, скажем несколько слов о его судьбе.
Прямо из застенка
XX
НА ПУТИ К ТРОНУ
Во дворце царевны Елизаветы Петровны царили уныние и растерянность. Еще с утра царевну расстроила правительница Анна Леопольдовна. Опять произошел неприятный разговор, полный каких-то туманных намеков, неясных укоров.
— Во всяком случае, — закончила Анна Леопольдовна неприятную сцену, — помните, ваше высочество, что дальше так дело не пойдет. У всякого терпения есть границы!
И в тоне правительницы было нечто такое, что заставило Елизавету Петровну почувствовать серьезную опасность.
Царевна вернулась к себе во дворец, но тут ее поджидал вконец расстроенный Лесток. Он получил самые неопровержимые сведения, что его собираются арестовать.
— Давно уже хотят, вы сами это знаете, — волновался он. — Если бы не Каин, быть бы бычку на веревочке! Да и нам не сдобровать бы. Ну, а теперь дело нешуточное. Боже мой, Боже мой! Чем я заслужил такой конец? Вот служи после этого нерешительным принцессам!
Царевна, и без того расстроенная, отмахнулась от него. Лесток отправился к Шетарди, но вернулся от него еще более перепуганным: посол тоже получил какие-то сведения и велел передать царевне, что если она в самом непродолжительном времени не рискнет, то все будет потеряно; первого января ждать нельзя, до этого им всем не сносить головы!
Не успел кончить Лесток, как влетел запыхавшийся Грюнштейн. Он сообщил следующее: гренадерская рота Преображенского полка (наиболее преданная Елизавете Петровне) получила вернейшие сведения, что ее собираются двинуть против шведов; гренадеры волнуются и прислали его сказать, что если царевна не решится повести их, то им придется действовать одним ее именем, что может окончиться печально для всех.
Получив это неожиданное подкрепление, Лесток с удвоенной энергией напал на цесаревну. Он молил, плакал, доказывал, убеждал, однако Елизавета Петровна по-прежнему отделывалась туманными увертками. Наконец, Лестоку удалось несколько поколебать царевну юмористическим по виду, но глубоко верным по существу доводом.
— Да как вы не понимаете, — воскликнул он в полном отчаянии, — что под кнутом я скажу все и погублю всех вас!
Елизавета Петровна знала, насколько труслив и физически невынослив Лесток, и этот довод поколебал ее.
— Хорошо, — сказала она подумав, — пусть сегодня часам к десяти соберутся все наши! Пусть и Грюнштейн приведет кое-кого из своих! Мы обсудим положение и… если это необходимо, завтра же будем действовать!
К десяти часам вечера во дворец собрались все близкие царевне люди. Из французского посольства пришла одна Жанна. Грюнштейн привел семерых из своих наиболее решительных товарищей. Кроме того, на совещании присутствовали: Разумовский, Петр, Александр и Иван Шуваловы, Михаил Воронцов, принц Гессен-Гомбургский с супругой, Василий Салтыков, Скавронские и Гендрикова.