Людовик XIV, или Комедия жизни
Шрифт:
Медленно приподнялся Мольер, его большие блестящие глаза остановились на старом Лашапеле:
— Я не стану отвечать тебе, мы давно знаем друг друга, Лашапель, и нам уже не измениться. Благодарю Бога, как за то, что лучшая половина моей жизни лежит позади меня, так и за то, что он удостоил поставить меня служителем правды! Да, мне ясен смысл твоих насмешек: конечно, мне больше не написать «Тартюфа», так как вся Франция — «Тартюф»; не высказывать больше моему мизантропу всего, что накипело в его честной душе, если нет охоты попасть в Шатле или Лафорс… но кое-что я еще могу, господа, и добьюсь того, чего не добились маршалы!
Мольер направился к своему почерневшему от дыма пюпитру и, вынув из ящика сверток бумаги, сильно дернул колокольчик, проведенный в соседнюю комнату. Вслед за звонком на пороге показался Лагранж.
— Что тебе надо, Мольер?..
— Постарайся, чтобы вся труппа была в сборе через час. У меня есть к вам просьба, старые товарищи, важная и, может быть, последняя просьба!
— О боже мой! Да в чем же дело? — спросил сильно удивленный режиссер. — Я заранее тебе ручаюсь за общее согласие.
— Я был вполне уверен в вас. Вот «Дон Жуан». Он должен быть дан на сцене через сорок восемь часов. Тотчас отпечатай афиши. Для разъяснения этой странной загадки скажу тебе только одну коротенькую фразу: со вчерашнего дня Дон Жуан стал маршалом Франции! Я не более как презренный комедиант в сравнении с вами, граф, но сил моих еще хватит на дело отмщения за несчастную, невинно погубленную принцессу Орлеанскую, благороднейшую, прекраснейшую из женщин Франции! А там пусть будет, что будет! Жизнь ли, смерть ли, мне все равно! — И, раскланявшись с удивленными слушателями, медленно вошел Мольер в режиссерскую комнату.
Волнение охватило весь Париж. Давали опять «Дон Жуана», отвратительного «Дон Жуана»! Смысл этой, вставшей из прошлого драмы, стал ясен всем. Никакие насилия не могли заглушить в народе чувства справедливости. Мольеру снова мелькнули золотые дни; старый дом едва мог вмещать зрителей. Изо дня в день давалась пьеса; Мольера и де Круасси, исполнявшего роль Дон Жуана в маске Лорена, осыпали овациями. Не только буржуазия, вся аристократия Парижа перебывала в театре Пале-Рояля.
О необычайном успехе «Дон Жуана» шептались и в Версале, но только шептались, боясь короля. Впрочем, Гиш не замедлил разъяснить де Лорену действительный смысл этого успеха. Взбешенный маршал бросился к Ментенон. С улыбкой выслушала она его жалобы и ответила насмешливым тоном:
— Нам-то что за дело до всего этого, маршал? Или, может быть, вам хочется убедить меня и его величество короля, что «Дон Жуан» прямой намек на вас? Берегитесь, не поднимайте сами себя на смех! Недели через две вы отправитесь в армию, победными лаврами ответите на эту проделку комедианта, и все будет забыто!
Едва затворилась дверь за де Лореном, Ментенон потребовала к себе патера Лашеза.
— Одно слово, аббат! Известно ли в Монпелье и Севеннах оправдание де Лорена, и позаботились ли вы о том, чтобы жителям Монт-Авре были доставлены по этому предмету самые точнейшие сведения?
— Все, касающееся де Лорена, до такой степени известно в Монт-Авре, что те люди, которых это особенно интересует, находятся уже на пути к Парижу!
— Вам это известно наверное?
— Мне даже известны приметы старика, мужа, жены и мальчика.
— Отлично! Позаботьтесь же, чтобы путешественники прибыли сюда как раз вовремя! Да, кстати, будьте добры, напишите Мольеру, что мне хотелось бы на этих днях видеть «Дон Жуана». Что там ни говорят против комедий вообще, но «Дон Жуан» — такая вещь, которую должен видеть всякий, и особенно провинциал!
— Полагаю, и протеже ваших следует направить в Пале-Рояль: надо же им развлечься?
— Конечно, но осторожно, осторожно, чтобы не было ни малейших следов нашего влияния.
Десять дней спустя после этого разговора в театре на представлении «Дон Жуана» произошла странная, поразительная сцена. Как только де Круасси в маске де Лорена вышел на сцену, в партере, между зрителями, поднялась бледная, серьезная женщина лет тридцати пяти и, протянув руки к сцене, произнесла глухим, прерывающимся голосом: «Да, это он, он!» Вслед за этими словами с ней началась сильнейшая истерика. В театре произошло общее смятение. Сострадание, удивление и, главное, смутное сознание, что в этом внезапном появлении женщины ясно выказывается Перст Божий и что оно состоит в прямой связи с прошлым Дон Жуана — Лорена, поразили присутствующих. «Унесите ее! Кто она? Что ее так потрясло?» — кричали со всех сторон. Представление было прервано. Мольер, игравший Лепорелло, крикнул доктора и попросил зрителей, сидевших ближе к сцене, перенести больную в фойе. При помощи Мовилена, театрального доктора, бесчувственную женщину вынесли из театра. Ее сопровождали двое мужчин: старик, вероятно, отец, и молодой сильный мужчина. С виду они принадлежали к провинциальному дворянству. Оба ухаживали заботливо за больной, благодарили присутствующих за внимание, но упрямо молчали о причинах этого происшествия. Полицейский комиссар сопровождал их в фойе. Мало-помалу публика успокоилась, заняла свои места, и представление пошло своим порядком. К совершенному удовольствию незнакомцев, в фойе никого не было. Больная пришла в себя и, закрыв лицо обеими руками, тихо плакала, старик успокаивал ее, и младший спутник, обернувшись к доктору и комиссару, угрюмо проговорил:
— Благодарю вас, господа, и сожалею, что мы подали повод к такому беспорядку, но потрясение было слишком сильно даже для моих нервов, и пробудило в нас слишком тяжелое воспоминание. Кстати, позвольте заявить вам, что я Николь де Бонфлер, некогда драгунский ротмистр в Монпелье, теперь же собственник небольшого поместья Авре, в Севеннах. Позвольте покорнейше просить вас доставить мне как можно скорее возможность переговорить с Мольером. Скажите ему, что мне необходим его совет в деле, близко касающемся «Дон Жуана», — в деле, не терпящем отлагательства.
— Не примешались ли к нему криминальные обстоятельства? — быстро спросил полицейский комиссар.
— Очень может быть, все зависит от сообщения, которое сделает мне Мольер…
— Николь, Николь, — прервала его дама, — прошу тебя, только не здесь, не так явно!
— Оставь меня, моя дорогая. Сам Бог указывает нам путь, которым мы добьемся справедливости.
— Предоставь ему полную свободу действий, милая Жервеза, — подтвердил старик, — ты должна, ты обязана поступить так ради самой себя, ради своей чести! Есть же наконец законы и во Франции!
— Совершенно верно, милостивый государь, — проговорил полицейский комиссар. — Относительно же гласности можете быть совершенно спокойны: об этом происшествии узнают только те, кому это вменено законом в обязанность.
— Я иду за Мольером, — прервал его доктор. — Уверен, что по окончании акта он явится сюда и разъяснит вам все, что вы желаете знать.
— Будьте добры, — проговорил Бонфлер, — позаботьтесь, чтобы нас не беспокоили любопытные.
— Можете быть совершенно спокойны, сюда не войдет никто. — С этими словами комиссар стал у дверей и именем закона запретил вход в фойе.