Людовик XIV, или Комедия жизни
Шрифт:
По знаку короля Конде направился к боковой двери, разоблаченного Лорена силой усадили на стул.
— Простите его! — раздался вдруг молящий голос Жервезы Бонфлер. — Ради этого ребенка, простите его, государь!
— Ваше сострадание к нему, сударыня, только увеличивает его преступление. Да не будет сказано, что позор и бесчестие могут прикрываться нашим именем, что мы щадим преступника, лишь только в нем есть хоть одна капля нашей крови. Над нами Бог — Бог королей и нищих! Да сохранит он чистоту линии и честь Людовика! Маламед, уведите вашу племянницу и мальчика, де Бонфлер будет свидетелем нашего суда! Конде, шоколад!
Жервеза с сыном удалились. Конде отворил боковую дверь, в залу вошел начальник полиции с двумя агентами. Между ними, бледный, как смерть, дрожа всеми членами, шатаясь, шел Луи Гаржу с чашкой шоколада в руках.
— Нет, нет! Это дьявольское заблуждение! Тут не суд, а… проклятие! — Лорен пытался подняться, точно желая бежать, но маршалы крепко держали его.
— Предоставляем вашему выбору, — саркастически проговорил Людовик, — или умереть обыкновенным преступником на Гревской площади, или же покончить здесь, в хорошем обществе, как подобает принцу крови! Ближе, ближе, любезный доктор: и смотрите, осторожней: не пролейте вашего бесценного напитка! Его ведь нет у нас в запасе, а потому каждая упавшая капля будет вам стоить часа пытки. Вперед.
Несчастный актер приблизился к своему старому товарищу и подал ему чашу…
Лорену не было спасения, его тупой, пристальный взгляд остановился на короле.
— Что это?! Дон Жуан, не верующий даже в самого Бога, оказывается малодушным трусом! Ну, живо, месть не ждет! Только одно маленькое усилие, одно движение, и вы будете прямо в аду!..
— Да, я покончу, — прохрипел наконец Лорен, с диким исступлением хватая чашку. Смертельная тоска и злоба сверкали в его глазах. — Да погибнут все Бурбоны!
Одним глотком он выпил шоколад и минуту спустя был мертв.
Мучительные четверть часа провели в передней Маламед, Жервеза и ребенок. Им слышались громкие голоса, бешеные проклятия, затем глухие стоны… Наконец все затихло… Медленно отворились высокие двери, в них показались Конде и Тюренн.
— Вашу руку, сударыня, — проговорил Конде, — вас ждут к маршальскому столу.
Торжественная тишина царствовала в зале, король и маршалы стояли с обнаженными головами. Место Лорена было пусто.
— Господа, с давних пор дворянство вменило себе в обязанность восстанавливать попранные права, защищать невинных и покровительствовать вдовам и сиротам. Чтобы следить за исполнением этих правил и не допустить ни малейшего пятна на светлом щите дворянской чести, и был основан маршальский суд. Сударыня, маршал Франции совершил относительно вас неслыханное преступление и получил за него должное возмездие. Капитан Бонфлер поступил как честный и благородный человек. Он возвратил вам честь, разбитое счастье, взял на себя ваш позор. Ему, по всей справедливости, принадлежит то место, которого на минуту достиг недостойный, думавший, что высокое положение отклонит от него даже подозрение в преступлении. Я предлагаю теперь, господа, признать маршалом Франции вместо де Лорена шевалье Николь де Бонфлера!
— Николь де Бонфлер, — начал торжественно Конде, — мы, маршалы Франции, приветствуем тебя, как нашего товарища!
— Бонфлер, маршал Франции, приветствуем тебя! — повторили все, окружая удивленного капитана и украшая его знаками маршальского достоинства.
— Государь, — начал Бонфлер, поддерживая почти бесчувственную Жервезу, — государь, честь и справедливость, оказанные нам вашим величеством и этим высоким собранием, были бы слишком велики для меня, если бы я не сознавал вполне, что они служат лишь знаком того, что король одинаково заботится обо всех своих подданных и что преступник будет наказан всегда, как бы высоко он ни стоял. Да благословит Бог короля Франции и пошлет славу победоносным знаменам!
Он преклонил колено и поцеловал руку короля.
— Нам остается еще, — спокойно проговорил Людовик, — исполнить завещание того, кто, благодаря собственным грехам, преждевременно сошел в могилу. По силе данной нам власти мы объявляем этого осиротевшего мальчика единственным законным сыном де Лорена, внуком дяди нашего Гастона, герцога Орлеанского, и желаем, чтобы с этих пор он оставался при дворе под именем Луи-Гастона де Маламеда, шевалье де Лорена. Он вступит в штат нашего брата Филиппа, герцога Орлеанского, который некогда очень благоволил к его отцу!
Король положил руку на голову ребенка, едва понимавшего, что вокруг происходит, и, обратясь к Жервезе, прибавил:
— Мадам ла Морешаль, доставьте мне удовольствие видеть вас на обеде, дающемся в честь вашего супруга. Когда же раздастся звук военной трубы, тогда да услышана будет молитва ваша о славе и победе героев, создающих величие Франции!
— Если молитвы мои будут услышаны, государь, — возразила тронутая Жервеза, — то не устоять ни одному из врагов вашего величества.
Все заняли свои места. Высоко подняв бокал, король произнес первый тост:
— За маршала де Бонфлера.
Мрачная драма этого дня закончилась на Гревской площади, где колесовали доктора Луи Гаржу, уличенного во многих преступлениях.
«Дон Жуан» Мольера стал действительно «каменным гостем» для тех, кто способствовал погибели Анны Орлеанской.
Молитва писателя была услышана.
Глава IX. «Мнимый больной»
Великий Людовик разыграл только одну из своих любимых, театрально эффектных сцен, сделав французским маршалом драгунского ротмистра де Бонфлера — человека, все заслуги которого ограничивались только тем, что он, насколько мог, загладил горе и несчастье, принесенное Жервезе де Лореном. Не де Бонфлера, собственно, хотел наградить король, а блестящим образом смыть пятно, оставленное отчасти и на его чести постыдным возвышением де Лорена. Маршалы же единодушно приняли это решение, потому что им приятнее было иметь в среде своей незначительного, но честного де Бонфлера, нежели развратного потомка Гастона Орлеанского.
Новый маршал тотчас же возвратился в провинцию, а молодой де Лорен остался в Париже в свите герцога Орлеанского. Филипп и на сына перенес ту же загадочную любовь и благоволение, которыми пользовался отец, и милости его принесли столь же хорошие плоды. Молодой шевалье не только лицом, но и характером вполне походил на своего достойного родителя. Останься он в Лангедоке, то под строгим присмотром и направлением де Бонфлера из него, быть может, и выработался бы порядочный человек, но быстрая, внезапная перемена в такие годы, когда просыпаются страсти, но спит еще рассудок, перемена, поставившая его в общество таких людей, как де Гиш, Нуврон, д’Эфиа и Сен-Марсан, сделали из него ничтожество, развратника, строившего из себя святошу перед Ментенон и глумившегося над всеми за ее спиной. Он не имел только такого сильного влечения к злу, как его отец, не имел его способностей к интриге, что, может быть, и спасло сына от участи отца.