Людовик XIV, или Комедия жизни
Шрифт:
— Нет, сир, с материальной стороны я вполне обеспечен моим трудом, а то, в чем я нуждаюсь, может дать один только Бог!..
— Что же это?
— Душевное спокойствие!
— Да, это великое благо! — задумчиво прошептал король.
— И никто не обладает им, сир! Едва ли найдется человек, который бы не имел своих закулисных страданий!..
— Что вы под этим разумеете?
— В этой печальной комедии жизни каждому из нас, как самому великому, так и самому ничтожному, судьба дает известную роль. В добросовестном исполнении ее заключается наша обязанность, честь, слава! В то время, когда мы на мировой сцене удачно играем свою роль и заслуживаем одобрение толпы, кому приходит в голову заглянуть в душу актера, посмотреть, что происходит за кулисами? Кто знает, какие страдания он испытывает? Кто видит, как разрывается его наболевшее сердце, когда он с веселой улыбкой отвечает на одобрение публики? Вот что я называю закулисными страданиями. Нет человека, которому они были бы совершенно чужды! Разве только вам, сир.
Король был взволнован. Он крепко сжал руку герцогини.
— Вы глубокий мыслитель, Мольер, теперь нам понятно, почему Конти так полюбил вас! Вы можете приходить к нам, когда вздумаете, мы уверены, что ваше общество будет благодетельно действовать на нас, потому что, — король приблизился к уху Мольера, — и мы имеем свои закулисные страдания… Мы полагаем, что вам как философу и поэту было бы приятно после дневных трудов уединиться в каком-нибудь загородном домике среди живописной местности, где бы ничто и никто не тревожил вас. Не так ли?
— Да, государь!
— Так потрудитесь выбрать в окрестностях Парижа местечко по вашему вкусу и укажите его Кольберу. Он купит его для вас.
— Государь!.. — Мольер не мог продолжать, глаза его были полны слез.
— А теперь бросьте все ваши закулисные страдания и пойдемте в залу!
Король оставил сцену. За ним последовал Мольер.
Когда Людовик XIV вошел в бальную залу, все, по обыкновению, стихло так, что каждое слово короля было явственно слышно.
— Господа, — сказал он, — мы желаем, чтобы автор «Несносных» был принят нами с тем же уважением, которого он вполне заслуживает. Маршал де Брезе, да будет вам известно, что отныне Мольеру назначается пенсия. А вас, Кольбер, просим позаботиться о покупке для него одной из дач в окрестностях Парижа. Кроме того, господа, мы повелеваем, чтобы никто не ходил за кулисы без особого разрешения Мольера. Ослушники подвергнутся строгому наказанию!
Через минуту Мольер был предметом самых жарких изъявлений восторга, восхищения и тому подобного.
Пока всеобщее внимание было занято Мольером, Лавальер подошла к герцогине Орлеанской и незаметно дернула ее за платье.
— Что с вами?
— Во время представления мне сунули в руку записку, и я решительно не знаю, как мне от нее избавиться!
— Давайте ее сюда.
Письмецо незаметно перешло в руки Анны, которая удалилась с ним в соседнюю комнату. Через несколько минут она вернулась.
— Это любовная записка от барона Фуке, — шепнула она. — Вы первый раз получаете подобные послания?
— Великий боже, да!.. Что он от меня хочет?
— Он предчувствует, вероятно, свое близкое падение и потому просит нашего ходатайства у короля. Отдайте записку Кольберу, он догадается, что с ней нужно сделать!
Улучив удобную минуту, Лавальер поспешила исполнить совет герцогини.
Бал закончился. Король отправился в свои покои. Кольбер последовал за ним и попросил позволения сказать несколько слов наедине.
— Неужто еще какие-нибудь дела? — сказал король с неудовольствием.
— Я желал только передать вам вот эту записку.
Король быстро пробежал письмо и вспыхнул от негодования.
— Какой нахал! Он как будто нарочно подливает масла в огонь! Мы теряем к нему всякое сострадание! Завтра же опишите замок Во и все находящееся в нем! «Несносные» долго останутся в памяти у этого глупца!..
Четыре недели спустя барон Фуке был внезапно по повелению короля арестован и без суда и следствия обвинен в растрате и расхищении государственного имущества.
Его блестящий дом в Париже и волшебный замок Во были конфискованы!
Падение министра произвело в стране неописуемый ужас и безграничное ликование. Это было одно из тех страшных юридических преступлений, которые редко повторяются в истории. Суд, составленный из лиц, относившихся к нему чрезвычайно враждебно, и тот не мог обвинить его, при всем старании найти его преступным в каких-нибудь поступках, которые бы уже не делались его предшественниками — Эмери и даже самим Мазарини, и притом в видах пользы государства.
Нужно было прибегнуть к величайшим натяжкам, чтобы составить обвинительные пункты. Недобросовестность их была так очевидна, что президент Ламуаньон, один из жесточайших врагов барона, счел своим долгом ходатайствовать у короля о снисхождении к обвиняемому. Но все было тщетно. Фуке пал, потому что нужно было спасти Францию от погибели. Нужно было уничтожить губительную финансовую систему, двадцать лет тяготевшую над Францией, и освободить ее от этой массы жадных пиявок, которые высасывали последние соки из несчастной страны. Дело дошло до того, что из восьмидесяти четырех миллионов ливров, даваемых страной, только тридцать миллионов поступали в государственную казну, остальные же пятьдесят четыре наполняли карманы министра финансов и чиновников его ведомства. Чтобы уничтожить это страшное чудовище, истощавшее Францию, надо было поразить прежде всего голову. Король хорошо понял это и потому был безжалостен к Фуке. Вакантное место министра финансов было передано Кольберу.
Часть III
Глава I. Аббат ла-Рокетт
На углу улицы Тиксерандери находился невзрачный домик, в котором умер поэт Поль Скаррон и в котором продолжала жить его жена Франсуаза.
Со дня смерти мужа эту женщину можно было видеть во всех передних важных лиц, терпеливо ожидавшую, чтобы приняли ее прошение о пенсии. Получая постоянно отказы, она с видом смиренницы возвращалась в свой серенький домик и на другой день снова принималась за те же прогулки по передним. Между тем денежные обстоятельства вдовы Скаррон вовсе не были так плохи, чтобы принуждать ее к подобным мерам. Она была настолько обеспечена, что могла жить безбедно, не прибегая ни к чьей помощи.
Первая комната домика, занимаемого Франсуазой, представляла весьма непривлекательное зрелище: большой стол, диван, кровать с пологом и несколько ветхих стульев составляли все ее убранство, а развешенные на стенах картины священного содержания придавали ей вид монашеской кельи. Но зато соседняя комната, куда входили только самые близкие друзья хозяйки, имела совсем другую наружность. Правда, и здесь не было никакой роскоши, но это была уютная, комфортабельная меблированная комната, кабинет ученого или поэта.