Люфт. Талая вода
Шрифт:
– Эй, чего ты здесь сидишь? Пошли… Эй…
Роберт потряс крохотную фигурку за плечо. Та подняла голову. Бледное, словно кости, лицо было испачкано в пепле и крови. Слишком женственные черты. Бездонные кофейные глаза, наполненные горечью. Роб вздрогнул, будто почувствовал этот резкий и неприятный привкус.
Онемевшие пальцы, слабые и безвольные, с трудом удерживали чашку. Старые воспоминания вскрыли затянувшиеся раны, впуская в душу
– Все нормально, не бери вчерашнее в голову – нахлынуло. – Он сжал руки, усмехнулся и заглянул Ани в глаза.
Неприятное чувство полоснуло ее, крохотными семенами посеяв тревогу. Он вновь сделал шаг назад, закрывая свои эмоции, закрывая себя, не впуская в изможденную от переживаний душу. Отстранялся, словно это могло спасти от пропасти, но ведь она за спиной, она там, где не видно, там, где не ожидаешь.
– Что же тогда тебя тревожит? – Она решилась на этот вопрос и тут же осеклась.
В горле пересохло, от сладкой травяной воды воротило. Аннетт, скрываясь за широкой кружкой, делала вид, что пьет. Горячие прикосновения смачивали обветренные губы, но при этом обжигали так же, как взгляд Роберта, от которого она пряталась.
– Ты, – Роберт неожиданно тепло рассмеялся и тут же посерьезнел: мягкая улыбка сменилась суровым взглядом. – Завтра никакого шитья – иначе я выброшу все твои игольницы вместе с швейной машинкой.
– Я бы и сама выбросила эту рухлядь, да жаль, – Ани тяжело вздохнула. – Новую вряд ли можно достать. Конечно, если здесь нет магии, переносящей в какую-то другую, более счастливую реальность.
Он выбросит игольницы… Сейчас Ани казалось, что она – та самая мягкая и безобидная подушечка, в которую беспощадно вонзают острые иголки воспоминаний, черствости, безразличия и невыносимой заботы, которая, словно штормовые волны, то окутывала ее своей добротой, то оставляла высыхать и задыхаться на сухом песке. Ей казалось, что все это какая-то игра, странный, замысловатый узор на мятой и потрепанной ткани, который она никак не может отгадать.
– Посмотрим мы твою машинку, ничего ей не станет. – Роберт забрал у нее из рук чашку. – Оставь, все равно только делаешь вид, что пьешь.
Теплая ладонь на долю секунды скользнула по ее пальцам, и Ани невольно разжала их, разрешая забрать бесполезный напиток – он не согревал тревожное сердце. Аннетт отдернула руки и спрятала под стол. Их обожгло воспоминание о неприятном ледяном прикосновении, которое она совсем недавно испытала возле входа в пекарню. Эдвард сжимал ее пальцы, болезненно давя на кожу. Знал ли он, что причиняет боль? И вот теперь, после бережных прикосновений Роберта, воспаленные от холода костяшки заныли, показывая разницу, напоминая, что все еще чувствуют странное покалывание и непривычную дрожь. Такую же, как в тот вечер. Значил ли он что-то для Роберта?
Аннетт хмурилась. Она помнила, как хотела сказать что-то бесполезное, как Роберт сделал шаг вперед. Настолько близко, что воздуха на двоих не хватало. Как легко коснулся шершавыми губами щеки и тут же отстранился, словно он не хотел, но сделал неосторожный жест под дурманным глинтвейном.
Молли говорила, что все это пустяки, что ничего не значит, что Роберт опекал ее, словно сестру, иногда позволяя себе по-братски невинные прикосновения. Но ведь они и правда ничего не значили.
– Не засыпай, в нагревателе еще осталась теплая вода. – Он взлохматил ее волосы, сделал глоток из чашки и добродушно улыбнулся. – Я домою посуду.
Роберт проводил взглядом уставшую фигурку, и как только та скрылась на лестнице, устало вздохнул. Он чувствовал себя обессиленным, разбитым. Темнота окутывала его, несмотря на тусклое и замыленное свечение керосиновой лампы. Тонкая струя воды тихо шумела, мешала думать. Ее привычное булькающее урчание отвлекало, убаюкивало, но лишь на время. Короткое, но неустанно бегущее время.
Грязная посуда закончилась. До блеска отполированные и скрипящие тарелки вернулись на свои места, но Роб медлил. Намеренно растягивал минуты, вытирая стол, стирая и без того чистую тряпку. Покрасневшие от горячей воды руки покрылись шелушащейся кожей – ничего, потом пройдет.
Роберт поднялся на мансарду и вошел в комнату. Ее освещала почти догоревшая свеча. На стенах плясали тени. Они напоминали ему ускользающие сны. Последнее время Роберт их не помнил. Точно знал, что они были, но не мог вспомнить. От них оставались лишь ощущения… зыбкой земли, которая вот-вот собиралась рассыпаться под его ногами; теплых рук, бережно вытаскивающих его из кошмаров; звонкий смех, который он так часто слышал в госпитале; бурлящие реки; обжигающие прикосновения крови; холодный металл инструментов. Все смешивалось в одну воронку, затягивающую его на дно.
Он нерешительно подошел к кровати. Холодная простыня и пуховое одеяло отпугивали, предвещая кошмары.
Ани сидела на своей, зябко кутаясь в широкое одеяло. Влажные волосы рассыпались. Она положила голову на колени и задумчиво наблюдала за тем, как тонкий фитиль догорал и огонь, захлебываясь в воске, боролся за жизнь. Пламя карабкалось, цеплялось, вспыхивало на перегоревшей нити, но так и не смогло задержаться на обугленном кусочке. Комната наполнилась темнотой.
Казалось, что после отъезда Коула дом опустел. Молли почти не выходила из своей комнаты. Да и куда? На кухне она не могла сидеть без дела… Хмурилась, надувала пухлые губы, нервно покусывала их, но смиренно придерживалась правила «не переусердствовать». Поэтому старалась держаться от прежних хлопот подальше и не мешаться под ногами.
Ани и Роб молча занимались делами: Роберт разбирал швейную машинку, ремонтировал стеллажи для хлеба, выравнивал формы для выпечки, точил ножи… Аннетт стояла за прилавком, натянуто улыбаясь посетителям.