Люсьен Левен (Красное и белое)
Шрифт:
— Надо будет загрузить делами господина Люсьена Левена, чтобы он забыл мадмуазель Раймонду.
— Нечего сказать, благородная задача!
— Это прихоть человека, который по странной игре судьбы получил власть, даже, можно сказать, всемогущество. А есть ли что-нибудь почтеннее человека, обладающего властью?
Десять минут спустя г-н Гранде смеялся над простодушием г-на Левена, и речь снова зашла о мадмуазель Раймонде. Высказав на этот счет все, что можно сказать, г-н Гранде наконец заявил:
— Чтобы заставить Люсьена Левена позабыть это странное увлечение, было бы вполне уместно, если бы вы с ним немного пококетничали. Вы можете предложить ему свою дружбу.
Это было сказано вполне трезво, естественным тоном г-на Гранде; до этой минуты он острословил. Разговор длился уже час и три четверти.
— Разумеется, — без колебаний ответила г-жа Гранде, чрезвычайно обрадовавшись этому в глубине души.
«Сделан огромный шаг вперед, — подумала она, — это надо констатировать». Она поднялась.
— Это идея, — сказала она мужу, — но мне трудно с этим примириться.
— Ваша репутация так безукоризненна, в ваши двадцать шесть лет при вашей замечательной красоте вы ведете себя так безупречно и поставили себя настолько выше всяких подозрений, подсказанных завистью к моему успеху, что вы вполне можете себе позволить в пределах приличий и чести все, что может быть полезно нашему дому.
«Вот он уже говорит о моей репутации, как говорил бы о достоинствах своей лошади!»
— Не со вчерашнего дня имя Гранде пользуется уважением порядочных людей. Мы не какие-нибудь безродные.
«Ах, боже мой! — подумала г-жа Гранде. — Он сейчас заговорит о своем предке, тулузском синдике».
— Отдайте себе до конца отчет, господин министр, в размерах обязательства, которое вы собираетесь взять на себя.
Я слишком уважаю себя, чтобы швыряться своими друзьями. Если господин Левей сделается нашим близким другом в первые два месяца вашего пребывания у власти, он должен будет им остаться в течение двух лет даже в том случае, если господин Левен потеряет свое влияние в палате или на короля, даже в том маловероятном случае, если ваше министерство падет…
— Министерства держатся по крайней мере три года, палате предстоит еще четыре раза голосовать бюджет, — обиженным тоном возразил г-н Гранде.
«Ах, боже мой! — подумала г-жа Гранде. — Я навлекла на себя еще десятиминутный разговор в канцелярском духе на высокую политическую тему».
Она ошиблась: разговор закончился только через семнадцать минут обязательством г-на Гранде сделать Люсьена Левена близким своим другом на три года, если уж придется взять его на один месяц.
— Но в свете будут считать его вашим любовником.
— Мне это будет неприятнее, чем кому бы то ни было. Я предполагала, что вы постараетесь меня в этом утешить… Но скажите наконец, хотите вы стать министром?
— Я хочу стать министром, но достойным путем, как Кольбер.
— Где нам взять кардинала Мазарини, который, умирая, представил бы вас королю?
Эта ссылка на историю, сделанная кстати, привела в восторг г-на Гранде и показалась ему убедительным доводом.
ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
Она захотела поиграть с ним в шахматы.
В этот вечер она была оживлена, блистала еще более удивительной свежестью, чем обычно. В ее красоте не было ничего величественного, ничего неприступного — словом, ничего такого, что пленяет избранные сердца и внушает страх большинству людей.
Успех г-жи Гранде у двух десятков мужчин, один за другим подходивших к шахматному столику, был поразителен.
«И такая женщина почти ухаживает за мной! — думал Люсьен, доставляя г-же Гранде удовольствие выигрывать у него. — Должно быть, я изрядный чудак, если мне это не доставляет счастья».
Вдруг у него мелькнула мысль: «Я нахожусь в таком же положении, как мой отец: я потеряю свое положение в этом салоне, если не воспользуюсь ее благосклонностью, и кто мне поручится, что впоследствии я не пожалею об этом? Я всегда презирал это положение, но я никогда не занимал его. Отнестись к нему с презрением было бы глупо».
— Какая для меня жестокая радость играть с вами в шахматы! Если вы не ответите на мою роковую любовь, мне ничего другого не останется, как пустить себе пулю в лоб.
— В таком случае оставайтесь в живых и любите меня… Сегодня вечером ваше дальнейшее присутствие совсем лишило бы меня самообладания, необходимого, чтобы поддерживать разговор со столькими людьми. Побеседуйте минут пять с моим мужем, а завтра, в час дня, если будет хорошая погода, приезжайте верхом.
«Итак, я счастлив!» — подумал Люсьен, садясь в кабриолет.
Не проехал он и ста шагов, как остановил лошадь.
«Я, значит, в самом деле счастлив, — мысленно повторил он, приказав слуге править вместо него, — если я так смущен.
И это все счастье, какое может дать свет? Отец будет составлять министерство, он играет самую видную роль в палате; самая блестящая женщина в Париже, кажется, готова уступить моей мнимой страсти».
Сколько ни возвращался Люсьен к перспективе этого счастья, сколько ни подходил к нему с разных сторон, вывод был единственный: «Насладимся вполне этим счастьем, чтобы не сожалеть, как ребенок, когда оно минет».
Несколько дней спустя Люсьен, выйдя из кабриолета, чтобы подняться к г-же Гранде, соблазнился великолепной луной, которую он увидал в ворота, выходившие на площадь Мадлен. Вместо того чтобы подняться наверх, он пошел по улице, к великому удивлению господ кучеров.