Лютая зима (Преображение России - 9)
Шрифт:
– Потому что вы-то забыли знаменитый плакат: "Остерегайтесь! Молчите!" Добычин же его отлично помнит.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Два дня еще шел эшелон галицийскими проселками, которые оказались ничуть не суше и не тверже своих, подольских; прошел деревню Ольховчики, ночевал в деревне Крагулевец, наконец пришел в большое село Звинячь, где разместились уже первые два батальона и разместились тесно, на одной половине села, - другую оставили для второго полка бригады.
Отсюда уже слышен был рокочущий разговор наших
– Це шо таке, га? Чуешь?
– Эге ж, чую. Регочуть, шо мы, дурные, сами до них прийшлы!
И, кивая друг другу на грозную линию холмов на горизонте, из-за которых доносился зычный боевой гул, солдаты застывали на месте с раскрытыми ртами. То, о чем они не хотели думать, но к чему их готовили больше года, то, чего они не хотели видеть, но к чему их неуклонно везли в товарных вагонах, как всякий другой военный товар, к чему придвигали их несколько дней по невылазно грязным дорогам, оно было, наконец, здесь, вот оно, - рукой подать.
Но некогда было долго вслушиваться в канонаду. Ковалевский приказал выстроить прибывшие роты и осматривал каждого в них внимательным, оценивающим и тело и душу взглядом. Так, безмолвно проходя замедленным шагом, оценивает про себя на ярмарке покупатель выставленный у возов на продажу скот, прежде чем остановиться на одной из голов и начать торговаться.
А Ваня Сыромолотов, идя за ним, только записывал, у кого оказались совершенно разбитые сапоги, перевязанные бечевкой и проволокой, и вечером в тот же день выдавали тому новые сапоги.
При раздаче и примерке этих сапог Ливенцев с большим любопытством наблюдал за своими, будут ли они довольны: ведь новые сапоги эти были не более как дар данайцев. Но оказалось, все очень повеселели, только иные не верили тому, что сапоги эти - настоящие, прочные сапоги, и долго щелкали пальцами по подметкам, стараясь определить на звук, из кожи ли они, - не из лубка ли, только для видимости оклеенного тонкой кожей.
Ливенцев боялся спросить об Анне Ивановне; ему казалось, что она лежит совершенно разбитая пешим путем и больная, но она сама отыскала его, радостная и даже поздоровевшая на вид, - обветренная, немного похудевшая, с блестящими глазами.
Поздоровавшись с ним за руку, точно и не была в шинели рядового, она заговорила возбужденно:
– Можете теперь говорить мне опять "вы", - я теперь доброволец, охотник, и имею право носить желто-белые шнурки на погонах. Ковалевский увидел меня в Ярмолинцах, когда мы вышли из вагонов, и узнал, и очень удивился, однако нисколько не рассердился и не кричал. Говорил мне "вы" и приказал внести меня в списки полка. Так что, ваше благородие, вот какая у меня новость за те дни, как мы с вами не видались!
– Вы героического типа женщина! Я вам искренне удивляюсь, - растроганно сказал Ливенцев.
– И те чертушки, какие грохочут там, неужели вас не пугают? Признайтесь, все-таки есть немного?
– Помилуйте, что же я, - не знала, что ли, что их услышу?
– Все-таки лучше ведь было бы сидеть дома, пить чай с вареньем, хотя бы и засахаренным даже, а?
– Нет!
– решительно покачала она головой.
– Ого! Да вы - второй Демка Лабунский! Но в окопах с нами вы, конечно, не будете сидеть?
– Вот тебе на! Почему же не буду, когда я уже и теперь в списках полка? На законнейшем основании буду. Только едва ли нам придется долго в окопах сидеть: поговаривают, будто мы пойдем в наступление...
И всплеснула руками досадливо, добавив тихо:
– Проговорилась... Впрочем, это только нижним чинам нельзя говорить, а вам можно, да вы и без меня это узнали бы, конечно... Идем в наступление через несколько дней.
– Вот видите, - в наступление, - так же тихо повторил Ливенцев, оглянувшись по сторонам, так как они стояли на улице села.
– И вам все-таки нисколько не страшно?
– Ничуть!
Ливенцев хотел было сказать: "А я и не предполагал даже, что вы были так несчастны там, в Херсоне, что пришли к мысли о самоубийстве", - но сказал:
– Ну, дай бог, чтобы нас с вами не серьезно ранило, а как-нибудь слегка... Впрочем, если вы успели выписать из Москвы непробиваемый панцирь Савина...
Рядовой седьмой роты совсем по-женски махнул перед его лицом мягкой розовой ладонью и отошел, улыбаясь.
Ливенцев думал, что никто из нижних чинов их полка, кроме рядового Анны Хрящевой, не знает, что их ждет через несколько дней, однако Демка Лабунский, обычно хмурый, был торжествующе радостен, когда случайно встретился с Ливенцевым.
Едва не забыв отдать ему честь, Демка вытянул руку в сторону отдаленного гула и почти крикнул:
– Вот они как! Здорово! Скоро и мы туда тоже.
– Мы? Мы туда не пойдем, - здесь стоять будем, - строго старался смотреть на него Ливенцев.
– Откуда ты взял, что мы туда пойдем?
Но тоном большого превосходства, знатока перед круглым невеждой, Демка протянул, подмигнув насмешливо и вздернув левым плечом:
– Зде-есь стоять! Когда мы только третьего батальона и ждали, а то бы мы еще вчера пошли.
– Да откуда ты взял это, Аника-воин?
– От-ку-да! Когда все, как есть, говорят, что пойдем наступать на австрийца.
После ужина, во время поверки, во всех ротах полка записывали бомбистов, и, кроме того, объявлено было двум ротам - третьей и шестой, чтобы завтра с семи часов утра они отправились в деревни влево и вправо от села Звинячь на поиски соломы и дерева для окопов; при этом разрешалось ломать и сараи фольварков, если они еще уцелели.
Полк начинал уже жить фронтовой жизнью, а мокрый пухлый снег продолжал падать ночами и подтаивать, оседать, делаться жижей, брызжущей из-под ног днем.